Волосы Береники

— Ну да. Тетенька администратор сразу его позвала к телефону. Я ему быстро все сказал, что бабушку в тридцать шестую больницу с инфарктом увезли. А он даже и спрашивать ничего больше не стал, сказал — еду. И все, и потом гудки пошли. А что? Как бабушка сказала, так я и сделал… Что-то не так, мам?

— Нет, все правильно, сынок. Бабушка тобой довольна.

— А можно, я утром тоже в больницу приеду?

— Нет, не надо.

— Но почему? Я тоже за бабушку очень волнуюсь.

— Давай до утра сначала доживем, хорошо? А там видно будет… Все, не могу больше разговаривать… Здесь спят все… Пока, сынок.

— Пока, мам.

Маргарита Федоровна смотрела на нее с победной решимостью:

— Я правильно поняла из вашего разговора, что Сева едет сюда?

— Вы правильно поняли, Маргарита Федоровна. Только я не понимаю, как вы решились на всю эту авантюру.

— Да, во мне пропадает великая авантюристка, это ты точно сказала. Абсолютная, хулиганская и безоговорочная авантюристка. Иногда это качество приносит какую-то пользу, ты не находишь? Вот если помру, кто будет семью спасать? Так и пропадете ни за грош, погрязнете в своей гордыне, потому что дураки вы оба, и я даже не знаю, кто в большей степени. Не понимаете своего счастья, не цените! Разбежались по углам и сидите, выжидаете чего-то. И ты выжидаешь, вместо того чтобы бороться за свое счастье. Ну как я могла спокойно смотреть на это безобразие?

— А что такое есть это счастье, Маргарита Федоровна? В нашем конкретном случае? По-моему, это всего лишь очень качественная ложь. В большей степени — наша с вами, в меньшей — Севина.

— Да бог с тобой, что ты несешь. Чтобы я вообще от тебя никогда этого больше не слышала, ренегатка! Если еще раз услышу, меня и в самом деле кондратий хватит, уже без доли авантюризма, и никакая полярка меня не спасет. Я это сейчас абсолютно серьезно говорю, Ника! Вот зачем ты меня обидела, а?

— Простите, я не хотела, Маргарита Федоровна. Просто… Мне страшно отчего-то. Сева приедет, и надо будет уже решать. А я не готова к решениям, я боюсь! Тем более он уже озвучил свое решение, когда уезжал.

— Так ты ж сама говорила — быстрей бы все решилось, не могу больше ждать. Кто давеча сидел и белугой выл? Вон, до сих пор глаза опухшие. Ты уж сама определись как-то, чего хочешь на самом деле.

— Да я и сама уже ничего не знаю. Все так запуталось в голове, перекрутилось. И еще, Маргарита Федоровна, я с вами вот о чем поговорить хотела: как вы думаете, правильно ли это будет, если я Севу попрошу не открывать всей правды Матвею? Пусть думает, что Сева его родной отец. Матвей так привязан к нему, вы же знаете. Вон, даже бежать к отцу собирался.

— Конечно. Какая тут может быть правда, и не думай даже! Нет, это исключено, конечно. Я думаю, Севу даже уговаривать не придется, он в этом смысле очень порядочный. Да ты же сама своего мужа прекрасно знаешь, о чем речь!

— Да, знаю. И все же…

— Да ладно, не трусь. И вообще, что ты бежишь впереди паровоза? Время прошло, первые эмоции, самые обидные, уже улеглись. Я думаю, это правильно, что Сева тайм-аут взял. Умно поступил. Все будет хорошо, я уверена.

— А я совсем не уверена.

— Ну и зря. Сиди и не нагнетай панику, а нагнетай в себе уверенность, распутывай мысли в голове потихоньку, если уж они у тебя так запутались. Я малость подремлю, а ты сиди, как и положено доброй невестке сидеть у постели болезной свекрови. Можешь даже рыдать, только шепотом. Пусть круги под глазами к утру появятся — это ничего, так даже лучше. И счастье ожидания на лицо надень, к тебе муж едет, между прочим. Чего у тебя лицо кислое, как овсяный блин!

— Он не ко мне едет, он к вам едет.

— Ну это мой сын так думает. А мы-то с тобой знаем, к кому он на самом деле едет. И давно пора его из этого Озерска выковыривать! Потому что всегда надо дать человеку возможность собственную гордыню обмануть!

— Вы хотите сказать — надо дать повод, чтобы обмануть свою гордыню?

— Ну пусть будет повод, какая разница. Знаешь, какую власть гордыня над человеком берет? Не дает ему с места сдвинуться, за горло держит. Он и рад бы сделать шаг навстречу, но не может. А когда гордыня изволит отступить, так уж поздно бывает, поезд ушел. Вот тогда настоящий ужас и накатывает — что я натворил-то, дурак… Так что мы с тобой все правильно делаем, мы помогаем и любим, любим и помогаем. Ладно, хватит болтать, я подремлю. Сдается мне, что они в эту полярку еще и снотворного напихали, чтобы бабка быстрее угомонилась. Так в сон потянуло… А ты сиди. Не уходи от меня…

— Да, я здесь. Я никуда не уйду. Буду сидеть, как приклеенная.

Маргарита Федоровна уснула, и Ника подняла глаза к окну. Ночь была такая темная, что даже луна плохо просматривалась, висела размытым диском, и цвет у нее был невнятный, грязно-белый с едва заметным оттенком желтизны. Депрессивный цвет. Соответствующий окружающей обстановке. И мысли в голове у Ники потекли такие же невнятные…