Волосы циннвальдитового цвета (СИ)

Агния снова вспомнила сына. Какой же он был красивый, стройный, пышущий молодостью. Сколько лет она его не видела? Не меньше пяти. Когда он стал слишком часто посещать родного деда, Агния не заподозрила ничего серьезного. Но после этих визитов мальчик словно бы становился другим: мало ел, ночами где-то ходил, быстро худел, постоянно о чем-то думал. Она тогда спросила его, в чем дело. А он только отмахнулся. Как и любая обеспокоенная мать, Агния начала искать причину странного поведения своего чада, и как всякий романтик, решила, что дело в любви. Она стала расспрашивать сына о знакомых девушках, иногда наполовину намекая, наполовину шутя говорила, что может быть ему пора обзавестись семьей. Если бы хоть кто-нибудь объяснил ей в чем истинная причина... Но нет. Сын подыграл, наверное, не хотел тревожить мать. Агния с удовольствием давала мальчику свои советы, по-матерински наивные и практически бесполезные. Ей казалось, она помогает Толику. Агния любовалась им и не могла поверит, что хоть одна девушка в здравом уме и твердой памяти откажет ему. "Все дело в твоей нерешительности, - говорила она сыну. - Не бойся, заговори с ней, признайся в чувствах, поверь, она не откажет". Он кивал, обещал так и сделать, а потом приходил бледнее белого, трясся и, ничего не говоря, бежал в ванную, где проводил по часу-полтора. Наконец, Агния заподозрила неладное. Стала приглядываться к сыну внимательнее, заметила - он перестал носить одежду с коротким рукавом. Всеми правдами и неправдами она докопалась до истины. Забравшись к сыну в комнату посреди ночи, изучила его руки. Они были покрыты шрамами, незажившими ранами. Он пускал себе кровь!

Как смертельно больной, она убеждала себя - всё пройдет, всё наладится, нужно подождать. "Может быть, я напутала, может быть, свет упал по-особенному?" - спрашивала она себя, вспоминая страшные шрамы. В конце концов, она набралась мужества и спросила о порезах. Сначала он ничего не говорил, потупил голову и молчал. Но когда Агния начала его упрекать, вспылил, загорелся.

- Посмотри вокруг, мама! - горячился он. - Неужели ты не видишь? Они влили нам в кровь какую-то неорганическую гадость, они вынудили нас работать по четырнадцать часов в день, они превратили города в свалки. Неужели ты не понимаешь, что мы калеки, моральные калеки. Что ты знаешь о своем отце, о своем брате? Когда ты последний раз с ними говорила? Что ты знаешь обо мне? Выйди на улицу, поговори с людьми. Не о чем же говорить. Одно на уме - как потратить деньги. Нас превратили в войлочных животных, одержимых одной мыслью - идти. Двигаться - куда и зачем не важно - движение ради движения. Религия умерла, надежды на социально равенство умерли, осталась одна работа. Нет места состраданию, идеалы, которые некогда воспевались, позабыты. Люди с голоду умирают, а никому до того нет дела. Бездомных вышвыривают, от немощных избавляются, больные считаются проклятьем. Если родителям не хватит денег заплатить хорошему генному инженеру, надеяться остается на матушку-природу, которая нет-нет, да и подводит. Да и может ли простой, естественный, пускай даже здоровый ребенок, справиться с выносливым, работоспособным, умным, старательным мулом, выведенным в пробирке под надзором ученых? Какие шансы у таких, как я, родившихся в небогатой семье? Какие шансы у других? Я не знаю, не могу понять, почему люди мирятся со всем этим, но больше так жить не могу. Мне надоело подчиняться и работать на собственника, надоело наблюдать за абсурдом превращения земли в собственность. Люди до своего рождения становятся должниками и арендаторами, скоро и воздух начнут приватизировать, удивляюсь, как такая светлая идея не пришла никому в голову. Не понимаю, как прожив столько лет, ты никогда не обращала внимания на это!

- А чего ты хочешь, чего ты ждешь от меня? Помогли брат и дедушка, вспомнили обо мне, когда отец оставил нас с тобой? Один отсудил у меня всё имущество и стал крупным собственником, второй вечно витал в облаках, погруженный в эмпирии и заботу о благе всех, кроме родной дочери! Это от него ты набрался этих благоглупостей?!

- Это не глупости, мама. Я намерен бороться, намерен изменить мир или умереть, пытаясь. Я не хочу, чтобы мои дети жили так, как живем мы.