Волосы Вероники

Ни дочь моя, ни Оля врать не умели.

— Спасибо и на этом,— вздохнул я.

Она обняла меня, мы поцеловались. Я видел, как постепенно менялся цвет ее глаз, они темнели, а щеки нежно розовели, я слышал учащающийся стук ее сердца.

— Я не всегда понимаю, когда твоя дочь серьезно говорит, а когда шутит,— позже призналась Оля.— Знаешь, что она сегодня мне выдала? Говорит, ты очень современный отец: выбрал для единственной дочери не мать-мачеху, а подругу…

— Девочка с юмором,— пробормотал я, подумав, что у Вари сильнее характер, чем у Оли: захочет — вмиг настроит ее против меня.

— Она запоем читает древних философов… Я про таких и не слышала. Знаешь, что про любовь она сказала? — Оля на миг задумалась, вспоминая.— Любовь — самая сильная из всех страстей, потому что она одновременно завладевает головою, сердцем и телом…

— Много она понимает в любви!

— Это не она придумала, а Вольтер,— сказала Оля.— Только ко мне это не подходит…— Щеки ее стали розовыми, глаза заблестели.— Я, наверное, способна любить… лишь телом.

— Кому что дано,— сказал я.

Она провела рукой по моим волосам.

— Странно,— сказала она.— Вы ничуть не похожи, а вместе с тем у вас много общего. Волосы у Вари жестче, а глаза у вас почти одинаковые.

— Кроме как о Варе нам и поговорить не о чем?

— У тебя замечательная дочь,— с улыбкой сказала она.— Мы были с ней в Эрмитаже, она разбирается в живописи. Ей очень нравится Ван-Гог. Правда, что он сам себе отрезал ухо?

— Правда,— сказал я.

— А зачем?

— Ты у Вари спроси, она все знает,— подковырнул я. Рассказывать о несчастном Ван-Гоге, в припадке безумия отхватившем бритвой собственное ухо, мне совсем не хотелось. Мне хотелось поскорее обнять Олю. Варя всего-навсего отпустила нам два часа.

Глава седьмая

В институт я старался ходить пешком, но не всегда это получалось: увлечешься книжкой, потом ляжешь поздно, а утром ни за что не заставишь себя встать со звонком будильника, который я заводил на семь часов. Проваляешься до восьми, и начинается гонка: быстро делаешь зарядку, умываешься, бреешься, на ходу завтракаешь, выскакиваешь из дома, бежишь на автобус и только-только успеваешь на работу к девяти. Ничего страшного, если бы я и опоздал, но я не любил этого. Мои сотрудники были приучены приходить вовремя, не стоило мне подавать им дурной пример. И потом, заместитель директора Артур Германович Скобцов иногда по утрам устраивал проверку: ходил по кабинетам и записывал в блокнотик фамилии опоздавших сотрудников. Делал он это раз-два в неделю, причем в разные дни, так что сотрудники не могли точно знать — в понедельник, среду или в пятницу Скобцов будет совершать очередной обход кабинетов. Иногда его сопровождала Грымзина. Замеченным в нарушении трудовой дисциплины сотрудникам делалось соответствующее внушение, а если попадались еще раз — на доске приказов объявлялся выговор.

С улицы Салтыкова-Щедрина я выходил на Литейный и, никуда не сворачивая, шагал в толпе прохожих до самого института. В эту пору люди не глазеют на витрины магазинов, да они и закрыты. Трудящийся Ленинград спешит на службу. Это позже, когда магазины широко распахнут свои двери, приезжие и отпускники заполнят Невский, Литейный, Садовую и другие улицы города. У той толпы совсем другой темп движения.

Сорок минут занимал мой путь от дома до работы. За это время я успевал обдумать свои производственные дела. Я любовался старинными каменными зданиями, дворцами, соборами. На работу приходил бодрым, с хорошим настроением, чего нельзя было сказать, когда опаздывал и добирался в переполненном троллейбусе или автобусе.

Сразу после совещания, которое я провел с сотрудниками отдела, ко мне пришел Великанов. Я как раз стоял на подоконнике и отворял форточку: духи да запах сигарет раздражали меня. Все мои женщины поголовно курили. И мне, единственному мужчине в отделе, причем некурящему, неудобно было делать им замечания. На табличку «У нас не курят», которую я приклеил на стену, никто не обращал внимания.

— Попроси у завхоза длинную палку с крючком,— посоветовал Геннадий Андреевич.— И охота тебе всякий раз прыгать на подоконник?

Он уселся в кресло, полез в карман за сигаретами. Скоро синий дым заволок табличку «У нас не курят» перед его носом. Если курящие игнорируют ее, то для кого же я написал? Выходит, для самого себя…

— Восстановил свой реферат об ЭВМ? — поинтересовался я.

Великанов махнул рукой.

— Как говорится, что с возу упало, то пропало,— он невесело усмехнулся: — Точнее, с самолета.

«Может, пепельницу со стола убрать? — подумал я.— Тогда будут стряхивать пепел куда придется: в бронзовый стаканчик для карандашей, в мраморную подставку для листков чистой бумаги…»