Волшебная гондола

Мы сидели молча, глядя на Гранд-канал, где разноцветным потоком проплывали лодки, плоты и гондолы. Уютно светило солнце, воздух был приятным и мягким. Хлеб оказался свежим и хрустящим, а цыпленка приправили пряностями. Если бы обстоятельства не были такими ужасающими, я бы почувствовала себя прекрасно.

Мирную картину вдруг разрушила женщина, которая позвала Маттиаса:

– Маттео! Что ты там делаешь?

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы догадаться, от кого исходит этот вопрос. Брюзгливый тон человека, который лучше знает, как надо, было ни с чем не спутать. И, разумеется, в следующее мгновение перед нами появилась Юлиана Тассельхофф, известная как Джулия Тассини, и окинула своего сына осуждающим взглядом.

– Ты должен следить за тем, как работают строители, а не лентяйничать, сидя на солнце!

При этом она взглянула на меня, будто я как-то подло разыграла Маттео.

– Это, случайно, не та девочка, у которой с головой непорядок? Как там ее зовут? Анна?

– Мама, я тебя умоляю, – сказал Маттиас, которого это явно задело. Немного увереннее он продолжил: – Ты же видишь, что строители работают прилежно. Они не любят, когда кто-то постоянно смотрит им под руку.

Возможно, он еще надеялся, что его мама снова уберется, но она стояла, словно приросла к месту, и не спускала с нас глаз.

Трамецини и солнце больше меня не радовали. Я поднялась и отряхнула пыль с платья.

– Мне пора идти. Было приятно встретиться с тобой, Маттео. Может, однажды мы снова увидимся.

Это прозвучало так, будто я считала, что мы прощаемся навсегда. Я почувствовала, что у меня в глазах стоят слезы, и поспешно опустила вуаль, чтобы никто этого не увидел. Маттиас Тассельхофф был единственным, что связывало меня с родным временем. Он родился в том же году, что и я. Даже если он больше никогда не сможет вспомнить о своей прежней жизни, встреча с ним была для меня как спасательный трос. Если я сейчас уйду, эта связь оборвется.

– Передавайте привет вашему дорогому супругу, – вежливо сказала я Юлиане Тассельхофф. – И желаю вам счастья в новом доме. Пусть он во всей красе простоит не одно столетие.

Это, конечно, было в моих собственных интересах, но почему бы не пожелать такого Тассельхоффам? Хотя бы ради Маттиаса, которому я от души желала счастливой жизни.

Внезапно я сказала ему:

– Насчет зубов – не давай никому себя переубедить. Я с тобой полностью согласна: многие люди чистят их недостаточно часто. Особенно вечером!

С этими словами я развернулась и поспешила прочь.

Следующие дни тянулись тоскливо и без событий. Самое напряженное, что случалось в моей жизни, – это попытки торговаться с монной Фаустиной. За каждый обломок мыла, каждое чистое полотенце и каждое ничтожное сушеное яблоко она требовала бешеные деньги. Я делала все возможное, чтобы справиться с ее жадностью, но мне нужно было есть и мыться, так что мои сбережения быстро таяли. До следующего поворота луны их хватит, но если Себастьяно не появится к этому моменту, меня ждут мрачные перспективы.

Опасаясь снова наткнуться на Альвиса, я почти не выходила за дверь. Я была убеждена, что он постоянно следит за местами, где я могу появиться. Раз в несколько дней, тщательно скрывшись за вуалью, я ходила к магазину масок, но он по-прежнему выглядел покинутым, а дверь была заперта.

Так что большую часть времени я сидела в душном, спертом воздухе на чердаке монны Фаустины, ожидая возвращения Себастьяно.

Часто я вспоминала о Барте, беспокоясь о том, выбрался ли он из тюрьмы. Судя по тому, что я слышала раньше, в темнице с людьми не слишком церемонились. Для «Amnesty International» здесь нашлось бы предостаточно работы.

Но больше всего я переживала за Клариссу. Иногда я гадала, жива ли она вообще. В результате мне становилось так тоскливо, что я забиралась в кровать и ревела.

Кроме того, мне было ужасно жалко саму себя. Мысль о том, что я, возможно, застряну здесь надолго, удручала меня. Через пару дней я уже не знала, что хуже пахнет – моя одежда или я сама. И все-таки я спрашивала себя, смогу ли я однажды к этому привыкнуть. Впрочем, ответ был один: «нет».

Под конец даже те жалкие возможности ухода за собой, которые у меня были, потеряли смысл, потому что поворот луны приближался, а Себастьяно не приходил. Теперь я больше переживала не о том, что он может опоздать, а о том, что он вообще мог не выжить. Он больше не вернется, Хосе и Эсперанца – тоже не вернутся, и я так и останусь здесь!

Я все чаще плакала и пребывала в таком подавленном состоянии, что перестала торговаться с монной Фаустиной за хлеб, сыр или свежие полотенца, в результате чего я почти перестала есть и прекратила мыться.

Наконец, до поворота луны осталось только три дня, потом два, потом один. А потом пришло время, когда я должна была покинуть эту эпоху. Наступил вечер, и я начала отсчитывать часы. Я не знала точно, сколько сейчас времени, но не сомневалась, что поворот луны приходится на эту ночь. Я посчитала несколько раз и была уверена, что не ошиблась.