Волшебная гора

– О, прошу вас, инженер, не передёргивайте! Я презираю парадоксы, я ненавижу их! Отнесите всё, что я высказал вам насчёт иронии, и к парадоксальности, скажу даже больше! Парадокс – ядовитый цветок квиетизма, обманчивое поблёскивание загнивающего духа, вот уж это – величайшая распущенность! А вообще я констатирую, что вы опять берёте болезнь под свою защиту.

– Нет, но вы вот утверждаете очень интересную вещь – прямо отдаёт Кроковским и его понедельничными рассуждениями. Он тоже считает, что болезнь – явление вторичное.

– Он не вполне чистоплотный идеалист.

– Что вы имеете против него?

– Именно это.

– Вы плохого мнения о психоанализе?

– Когда как! И очень плохого, и очень хорошего, инженер, то и другое.

– Что вы имеете в виду?

– Психоанализ хорош, если он – орудие просвещения и цивилизации, хорош, поскольку он расшатывает глупые взгляды, уничтожает врождённые предрассудки, подрывает авторитеты, – словом, хорош, когда он освобождает, утончает, очеловечивает и делает рабов зрелыми для свободы. И он вреден, очень вреден, поскольку тормозит деяние, подтачивает корни жизни оттого, что не в силах дать ей форму. Такой анализ может стать делом весьма не аппетитным, столь же не аппетитным, как смерть, с которой он, собственно говоря, и связан, – он сродни могиле и её подозрительной анатомии…

«Вот оно – рыканье льва», – подумал Ганс Касторп, как думал обычно, когда Сеттембрини высказывал какое-либо педагогическое суждение. Но вслух он лишь заметил:

– Мы недавно занимались в нашем подвале световой анатомией. По крайней мере так её назвал Беренс, когда нас просвечивали.

– А!.. Вы уже прошли и эту стадию? Ну и что же?

– Я видел скелет своей руки, – ответил Ганс Касторп, стараясь вызвать в памяти ощущения, овладевшие им в ту минуту. – А вы когда-нибудь видели свой?

– Нет, меня совершенно не интересует мой скелет. И каково же врачебное заключение?

– Он обнаружил тяжи, тяжи с узелками.

– Вот чёртов приспешник!

– Вы когда-то уже так назвали гофрата Беренса. Что вы под этим разумеете?

– Я выразился ещё очень мягко, могу вас уверить!

– Нет, вы несправедливы, господин Сеттембрини! Я допускаю, что и у него есть свои слабости. Его манера говорить в конце концов и меня раздражает; иной раз в ней чувствуется что-то насильственное, особенно когда вспомнишь, что он пережил глубокое горе – похоронил здесь наверху жену. А всё-таки это заслуженный и уважаемый человек, можно сказать – благодетель страждущего человечества! Я на днях встретил его, когда он шёл с операции, – он делал резекцию рёбер, не то сгибал, не то ломал. Он возвращался с тяжёлой, нужной работы – такой мастер своего дела – и произвёл на меня в эту минуту очень сильное впечатление. Он был ещё весь разгорячён и в виде награды самому себе закурил сигару. Мне прямо завидно стало.

– Это с вашей стороны очень благородно. Ну, а сколько же времени вам отбывать наказание?

– Определённого срока он не назначил.

– Тоже неплохо. Итак, давайте пойдём лежать. Займём свои места.

Они простились перед 34-м номером.

– А вы идёте на свою крышу, господин Сеттембрини? Должно быть, веселее лежать с другими, чем в одиночку. Вы беседуете? Есть интересные люди?

– Ах, сплошь парфяне и скифы!

– Вы хотите сказать – русские?

– Русские – мужчины и женщины, – ответил Сеттембрини, и уголок его рта дрогнул. – До свидания, инженер.

Это было сказано с подчёркнутой многозначительностью, не оставлявшей места для сомнений. Ганс Касторп вошёл в свою комнату ошеломлённый. Знает ли Сеттембрини насчёт его чувств? Может быть, итальянец в педагогических целях наблюдал за ним и проследил пути, по которым устремлялся взор Ганса Касторпа? Ганс Касторп разозлился и на себя и на Сеттембрини за то, что не смог владеть собой и вызвал его на этот иронический намёк. И пока он собирал свои письменные принадлежности, чтобы захватить их на балкон, так как больше тянуть было нельзя и письмо домой – третье по счёту – следовало написать сегодня же, он продолжал сердиться и бурчать себе под нос всякие нелестные эпитеты по адресу этого хвастуна и резонёра, который суёт нос не в своё дело, а сам заигрывает на улице с девушками и совсем забросил свои писания, на этого шарманщика, который бестактными намёками прямо-таки отбил у него охоту к дальнейшему! Однако зимние вещи получить из дому нужно, деньги, бельё, обувь, – словом, всё, что он взял бы с собой, если бы знал, что едет сюда не на три летних недели, а… а на пока ещё не определённый срок и во всяком случае, захватит часть зимы, а при тех представлениях о времени, которых придерживаются «у нас здесь наверху», может быть, проведёт и всю зиму. Вот об этом, во всяком случае, о возможности этого, и следовало сообщить домой. Теперь Гансу Касторпу предстояло «тем внизу» рассказать всю правду и уже не морочить голову ни себе, ни им.