Волшебная гора

Кроме неё, Ганс Касторп познакомился в эти дни с чёрно-бледной дамой, которую видел в саду, с мексиканкой, прозванной «Tous les deux». И он действительно услышал из её уст печальную формулу, ставшую её прозвищем; но так как он к этому приготовился, то вполне владел собой и не мог потом себя ни в чём упрекнуть. Двоюродные братья встретили мексиканку перед главным входом, когда после первого завтрака отправлялись на положенную прогулку. Закутавшись в чёрную кашемировую шаль и согнув колени, неутомимо ходила она взад и вперёд большими тревожными шагами, и из-под чёрной вуали, наброшенной на серебрящиеся волосы и завязанной под подбородком, светилось матовой белизной её стареющее лицо с крупным страдальческим ртом. Йоахим, который был, как всегда, без шляпы, приветствовал её поклоном, она неторопливо ответила, и когда подняла глаза – поперечные морщины, пересекавшие её лоб, обозначились резче. Увидев новое лицо, она остановилась и, тихонько кивая головой, ждала, чтобы молодые люди приблизились; ибо, видимо, считала необходимым узнать, известно ли приезжему о её горестной судьбе, и услышать его мнение. Йоахим представил кузена. Выпростав из-под мантильи худую желтоватую руку с резко выступающими венами и унизанную кольцами, она протянула её молодому человеку и продолжала, кивая, смотреть на него.

– Tous les dé, monsieur, – проговорила она. – Tous les dé vous savez…[17]

– Je le sais, madame[18], – ответил Ганс Касторп вполголоса. – Et je le regrette beaucoup[19].

Его поразили мешки под её агатово-чёрными глазами – тяжёлые и отвисшие, он ещё никогда таких не видел. От неё исходил лёгкий аромат увядания. И его душу охватила особая мягкость и серьёзность.

– Merci, – сказала она с каким-то шелестящим выговором, удивительно гармонировавшим с надломленностью всего её облика, и один угол её крупного рта трагически опустился. Затем она снова спрятала руку под мантилью, наклонила голову и опять беспокойно зашагала по дорожкам. А когда они пошли дальше, Ганс Касторп сказал:

– Вот видишь, я был очень спокоен и обошёлся с ней как надо. Мне кажется, у меня от природы дар обходиться с такими людьми, – верно? Мне даже кажется, что с теми, у кого есть горе, я лажу лучше, чем с теми, у кого всё благополучно, Бог его знает почему; может быть, оттого, что я всё-таки сирота и слишком рано потерял родителей; но если люди серьёзны и печальны и дело идёт о смерти – меня это не гнетёт и не смущает, я, напротив, чувствую себя в родной стихии и, во всяком случае, лучше, чем когда они бодры и веселы, – это мне более чуждо. Недавно я думал вот о чём: ведь какая глупость, что здешние дамы до такой степени боятся смерти и всего связанного с ней, и их тщательно оберегают, и даже причастие приносят умирающим, когда больные сидят за столом. Фу, пошлость какая! Разве вид гроба тебе не нравится? Мне иной раз очень нравится. По-моему, гроб – это вещь прямо-таки красивая, даже когда он пуст, а уж если там кто-нибудь лежит, то для меня это зрелище глубоко торжественное. В похоронах есть что-то утешительное, и мне казалось не раз: когда ищешь утешения – надо идти не в церковь, а на какие-нибудь похороны. Люди одеты в строгую чёрную одежду, стоят без шляп, смотрят на гроб серьёзно и с благоговением, и никто не осмелится глупо острить, как обычно острят в жизни. Когда в людях чувствуется хоть немного благоговения – мне это очень по душе. Я уж иной раз спрашиваю себя, не следовало ли мне стать пастором… В каком-то смысле мне эта профессия подошла бы… Надеюсь, я не сделал ни одной ошибки, когда отвечал ей по-французски?

– Нет, – отозвался Йоахим, – всё было сказано вполне правильно.

Политически неблагонадёжна

Происходили и регулярные отклонения от обычного распорядка; таким днём было, во-первых, воскресенье – с музыкой на террасе, она играла два раза в месяц. Сегодня было как раз второе воскресенье, и оно отмечало конец недели, в начале которой Ганс Касторп сюда прибыл. Он приехал во вторник, и вот наступил пятый день его жизни в санатории, чисто весенний день; после бурного ненастья и нежданного возврата зимы он казался особенно нежным и свежим, с чистенькими облачками, ясным небом и нежарким солнцем, озарявшим горные склоны и долины, которые снова зазеленели, как и полагается летом, ибо выпавший снег был обречён на быстрое таяние.