Волшебная книга судьбы

Она вошла в класс в сопровождении директора, и все ученики тотчас смолкли и уставились на нее. Такой красивой девочки не видели в наших местах добрых пятнадцать лет. На ней было зеленое, под цвет глаз, пальто, к животу она прижимала расшитую блестками сумочку, веки были опущены.

Директор легонько подтолкнул ее в спину, и она шагнула вперед.

– Знакомьтесь, это Алиса, ваша новая подруга. Учебный год начался уже довольно давно, и я прошу вас всех помочь ей освоиться.

Пустая формальность, разумеется. Фраза из учебника, призванная успокоить новенькую. Директор достаточно давно руководил лицеем, чтобы знать, что никто не станет ни в чем помогать чужачке, тем более девочке, чьи красота и горделивая осанка оказались прямым оскорблением остальным, еще прежде чем она открыла рот.

Учитель знаком велел ей сесть. Свободных мест было два – одно впереди, у окна, другое в среднем ряду, рядом со мной. Секунду поколебавшись, она пересекла класс и села ко мне под громкий шепоток последних рядов.

Она достала свои вещи, красивый пенал, настоящую перьевую ручку, блокнотик в кожаном переплете – я видела такие в витринах. Обронила одно-единственное слово:

– Привет.

Я не ответила. Она не настаивала, и до конца дня мы не сказали друг другу ни слова. Когда уроки кончились, она ушла очень быстро: я видела, как она садилась в большую машину с тонированными стеклами.

Позже, в автобусе, который вез меня домой, я узнала, уж не помню как, что она – дочь нового директора банка. Этим объяснялись и ее фирменная одежда, и надменный вид; в каком-то смысле мне стало легче. Это была своего рода гарантия, что она не станет искать со мной дружбы.

В тот вечер я долго не могла уснуть. Что-то не давало мне покоя, и я не могла понять что. Смутное чувство, колотье в сердце, что-то между гневом и горем. Мне виделись волосы Алисы, касающиеся ее шеи. Я встала и сорвала со стен все старые постеры, повешенные еще моей кузиной, когда она жила в комнате. Афиши концертов, на которых ни она, ни я не были, закат солнца с надписью большими буквами: «España».

Я оставила фотографию лошадей в галопе, висевшую на двери: наверно, мне смутно помнилось, что это были мои любимые животные, когда я была еще совсем маленькой девочкой, счастливой и беззаботной.

Потом, с пустой головой, я снова легла.

* * *

Сырость пришла внезапно, и вместе с ней – холод. Я смотрела на окружающую растительность, не различая ни малейших ориентиров. Я утратила всякое представление о времени и пространстве. Может быть, я заблужусь, так и буду плутать среди кустов и умру от голода и жажды, как в сказке с плохим концом, исполнив, в конечном счете, свою часть уговора?

В этом были свои преимущества: не задаваться больше вопросами, не ломать голову, и никакой тебе ответственности.

Но все было не так: неужели я отступила перед поездом (сулившим практически мгновенную гибель), чтобы умереть медленной смертью и стать пищей гусеницам и жукам? Было во мне это желание, чувство надежды, этот голод внутри. Словно клещи.

Мне надо было подумать, унять колотящееся сердце.

Я решила сесть и послушать тишину. Вслушивалась, не залает ли где собака, не рявкнет ли мегафон, не взвоет ли полицейская сирена, но лес безмолвствовал, слышались лишь крики птиц. Может быть, меня и не искали. Или никто еще не обнаружил нашего ухода – думали, что я дома, спокойно сижу за тарелкой супа. Или, хуже того, решили, что я тоже погибла, раздавлена на рельсах.

Я встала и принялась лихорадочно обрывать листья, устилая ими землю, пока не получился плотный матрас. Потом я переплела ветви над собой и сделала крышу.

Шалаши мне всегда удавались. С моего приезда сюда я построила их десятки – было где укрываться, когда атмосфера в доме становилась слишком тягостной. Строила я разные убежища для каждого времени года, в зависимости от погоды и доступной растительности. Иногда я даже спала в них, к удовольствию тетки, наверняка втайне надеявшейся, что это кончится пневмонией. Дядя же вовсе не замечал моих исчезновений.

А между тем это он настоял на том, чтобы взять меня в семью, семь лет назад, когда мою мать поместили в больницу. До этого мы виделись раз в год, пятнадцатого августа, на дне рождения бабушки. Мы с матерью приезжали поездом, а он встречал нас на вокзале. Каждый год, следуя незыблемому ритуалу, он останавливался по пути у магазина одежды, с хозяйкой которого был знаком, и покупал мне платье или блузку, в которые я поспешно переодевалась в машине.

– По крайней мере, будешь прилично выглядеть!

Моя мать стискивала зубы, но терпела унижение. Дядя не держал зла: он лишь упреждал колкости своей жены.