Волшебная книга судьбы

Я посмотрела ей прямо в глаза. Я надеялась, что она даст-таки слабину, но она лишь нахмурила брови, словно удивленная моим апломбом. Ничего не показывать, что бы ни случилось, каков бы ни был порог страданий, говорила Алиса. Значит, и мать будет молчать наперекор всему. Она ни словом не обмолвится о драме – во всяком случае, наемной домработнице. Спрячет воспоминание о дочери, как свое личное сокровище, тайное, заповедное. Так она сохраняла достоинство. Урок.

– Когда вы сможете приступить? – спросила она. – Хорошо бы завтра. В девять часов?

– Я приду, мадам.

* * *

Без-Слез приготовил мне сюрприз. Он сходил в магазин, купил фруктов, свежего хлеба, ветчины. Из бистро он принес полбутылки вина и два бокала, две тарелки и красивые бумажные салфетки. Сколько я себя помню, впервые за мной так ухаживали. И впервые чьи-то поступки не казались мне заведомо подозрительными. Впервые я не испытывала потребности анализировать, искать скрытый интерес, ловушку. Наоборот, я чувствовала что-то совсем новое, чему не могла подобрать названия и от чего вздрагивало мое сердце.

Без-Слез смотрел на меня, улыбаясь, довольный произведенным эффектом.

– Садись и рассказывай.

Он протянул мне стакан, но я к нему не притронулась, так мне не терпелось поделиться впечатлениями. Мой отчет ошеломил его.

– Ничего о ней? Правда?

– Ничего.

Не было даже фотографии. Единственный снимок – их свадебный. Он стоял в рамке на журнальном столике в гостиной.

Я знаю, они все упрятали в эту комнату. Она заперта снаружи на засов. На засов! Мне якобы нет необходимости туда входить. Но не важно: я и так представляю себе картину. Одежда сложена в картонные коробки или висит в пластиковых чехлах. Обувь. Косметичка с ее резинками и заколками. Книги, тетради, ручки. Все это, наверное, громоздится кипами до потолка. Покрывает пол, как неподвижное море.

– Ну а мать, она что-нибудь сказала?

– Ни слова. Ну, если можно так выразиться. Потому что все в ней – метафора. Белизна, незапятнанность. Красота. Гармония. Одержимость чистотой. Порядком. У них вкус к пустоте: она называет это строгостью.

Как будто дом должен застыть навеки, стать тайным мавзолеем.

– Я, кажется, начинаю понимать Алису…

– Понимать Алису?

– Ее мать чокнутая. Ты сама сказала слово «одержимость»: она одержима. Как знать, может быть, ее тайна попросту в этом.

Как он мог быть до такой степени слеп?

– Без-Слез! Ты не понимаешь, что ее поведение, наоборот, великолепная аллегория, дань памяти в уважении? Пора бы тебе научиться ставить себя на место других. Сухие глаза – не твоя монополия.

Стыдливость, доведенная до крайности, – разве ты никогда не видел таких примеров? Для некоторых, представь себе, страдания – не повод. Боль не выказывается. О, согласна, это не везде правило. У моих дяди с теткой, например, все наоборот. Стонут, плачутся, рыдают по любому поводу. Этакие жертвы, принесенные на алтарь якобы несправедливой жизни. Хлебом их не корми, дай пожаловаться. Так вот, если выбирать, я, безусловно, предпочитаю сдержанность Алисиной матери. Ей больно, но она молчит, думая, наверное: к чему? Зачем подвергать себя людскому суду и дежурному сочувствию? Пытаться разделить то, что невыразимо? Ты сказал, что она сумасшедшая, а я тебе говорю: она сильная.

Без-Слез задумался, сидя рядом со мной. Он расстелил свою куртку на полу вместо коврика. Он курил сигарету, глубоко затягиваясь и выпуская колечки дыма.

– Допустим. Возможно, что в силу своего воспитания мать молчит. Но есть ведь и другая гипотеза этого молчания. Тайна. Мотив самоубийства Алисы. Подумай: если ее мать знала что-то, о чем ей невозможно заговорить? Что-то ужасное, что заставляет ее молчать? Мы ни в чем не можем быть уверены. Надо искать дальше, Мина.

Я вздрогнула.

– Ты прав. Я не имею права останавливаться. Я докопаюсь до нутра этой женщины и ее дома. Сольюсь со стенами, впитаю их воспоминания. Я стану частью их и в конце концов узнаю правду даже без их признания: меня не обмануть.

Я начну завтра.

* * *

Я прихожу на два часа каждое утро, иногда на три, когда скапливается много глажки – рубашки отца после очередной поездки. Она со мной не разговаривает, но это не важно. Она следует за мной, она рядом. Я постоянно ощущаю плечом ее взгляд. Я мою, драю, кормлю, наглаживаю. Я забочусь о доме, как заботилась бы об Алисе. И чувствую, что ее мать это чувствует. Не сказано ни слова, кроме простых распоряжений: мы выше слов. Каждый мой жест ее утешает. Мы – две потерянные души, блуждающие в одном промежуточном мире.

Без-Слез говорит, что я фантазирую. А я говорю, что он ошибается. Это очевидно, вот и все. Алиса заблуждалась насчет своей матери. Это не та пустышка, которую она мне рисовала. Ее надлом внутри, быть может, незаметен другим, но мне виден с каждым днем все яснее. Ее инстинктивные движения, когда она проходит в некоторых местах, ее нервозность, ее беспрестанные вздохи.