Волшебная лютня

«Веди меня, пустыни житель,
Святой анахорет;
Близка желанная обитель;
Приветный вижу свет.

Устал я: тьма кругом густая;

Запал в глуши мой след;
Безбрежней, мнится, степь пустая,
Чем дале я вперед».

«Мой сын (в ответ пустыни житель),

Ты призраком прельщен:
Опасен твой путеводитель —
Над бездной светит он.

Здесь чадам нищеты бездомным

Отверзта дверь моя,
И скудных благ уделом скромным
Делюсь от сердца я.

Войди в гостеприимну келью;

Мой сын, перед тобой
И брашно с жесткою постелью
И сладкий мой покой.

Есть стадо… но безвинных кровью

Руки я не багрил:
Меня Творец своей любовью
Щадить их научил.

Обед снимаю непорочный

С пригорков и полей;
Деревья плод дают мне сочный;
Питье дает ручей.

Войди ж в мой дом – забот там чужды;

Нет блага в суете:
Нам малые даны здесь нужды;
На малый миг и те».

Как свежая роса денницы,

Был сладок сей привет;
И робкий гость, склоня зеницы,
Идет за старцем вслед.

В дичи глухой, непроходимой

Его таился кров —
Приют для сироты гонимой,
Для странника покров.

Непышны в хижине уборы,

Там бедность и покой;
И скрыпнули дверей растворы
Пред мирною четой.

И старец зрит гостеприимный,

Что гость его уныл,
И светлый огонек он в дымной
Печурке разложил.

Плоды и зелень предлагает

С приправой добрых слов;
Беседой скуку озлащает
Медлительных часов.

Кружится резвый кот пред ними;

В углу кричит сверчок;
Трещит меж листьями сухими
Блестящий огонек.

Но молчалив пришлец угрюмый;

Печаль в его чертах;
Душа полна прискорбной думы;
И слезы на глазах.

Ему пустынник отвечает

Сердечною тоской.
«О юный странник, что смущает
Так рано твой покой?

Иль быть убогим и бездомным

Творец тебе судил?
Иль предан другом вероломным?
Или вотще любил?

Увы! спокой себя: презренны

Утехи благ земных;
А тот, кто плачет, их лишенный,
Еще презренней их.

Приманчив дружбы взор лукавый:

Но ах! как тень, вослед
Она за счастием, за славой,
И прочь от хилых бед.

Любовь… любовь, Прелест игрою

Отрава сладких слов,
Незрима в мире; лишь порою
Живет у голубков.

Но, друг, ты робостью стыдливой

Свой неясный пол открыл».
И очи странник торопливый,
Краснея, опустил.

Краса сквозь легкий проникает

Стыдливости покров;
Так утро тихое сияет
Сквозь завес облаков.

Трепещут перси; взор склоненный;

Как роза, цвет ланит…
И деву-прелесть изумленный
Отшельник в госте зрит.

«Простишь ли, старец, дерзновенье,

Что робкою стопой
Вошла в твое уединенье,
Где Бог один с тобой?

Любовь надежд моих губитель,

Моих виновник бед;
Ищу покоя, но мучитель
Тоска за мною вслед.

Отец мой знатностию, славой

И пышностью гремел;
Я дней его была забавой;
Он все во мне имел.

И рыцари стеклись толпою;

Мне предлагали в дар
Те чистый, сходный с их душою,
А те притворный жар.

И каждый лестью вероломной

Привлечь меня мечтал…
Но в их толпе Эдвин был скромный;
Эдвин, любя, молчал.

Ему с смиренной нищетою

Судьба одно дала:
Пленять высокою душою:
И та моей была.

Роса на розе, цвет душистый

Фиалки полевой
Едва сравниться могут с чистой
Эдвиновой душой.

Но цвет с небесною росою

Живут единый миг:
Он одарен был их красою,
Я легкостию их.

Я гордой, хладною казалась;

Но мил он втайне был;
Увы! любя, я восхищалась,
Когда он слезы лил.

Несчастный! он не снес презренья;

В пустыню он помчал
Свою любовь, свои мученья —
И там в слезах увял.

Но я виновна; мне страданье;

Мне увядать в слезах;
Мне будь пустыня та изгнанье,
Где скрыт Эдвинов прах.

Над тихою его могилой

Конец свой встречу я —
И приношеньем тени милой
Пусть будет жизнь моя».

«Мальвина!» – старец восклицает,

И пал к ее ногам…
О чудо! их Эдвин лобзает;
Эдвин пред нею сам.

«Друг незабвенный, друг единый!

Опять навек я твой!
Полна душа моя Мальвиной —
И здесь дышал тобой.

Забудь о прошлом; нет разлуки;

Сам Бог вещает нам:
Всё в жизни, радости и муки,
Отныне пополам.

Ах! будь и самый час кончины

Для двух сердец один:
Да с милой жизнию Мальвины
Угаснет и Эдвин».