Волшебник. Набоков и счастье

Когда пришел мой черед читать В. Н., ностальгия уже немного отступила: мама страдала ею больше, чем я. Мое восприятие было настроено на волну чистейшего волшебства, исходившего от этой прозы. Набоковские строчки запели для меня на языках, звучавших как родные. Медленно, словно во сне, я одолевала его книги – на расшифровку каждой уходили недели и месяцы, – и одна плавно сменялась другой. Как одержимая, с радостно раскрытыми сияющими глазами, я читала и перечитывала строчку за строчкой, страницу за страницей. Всюду расцветали совершенно новые, но в то же время как будто и хорошо знакомые слова. Будто кто-то уже произносил их шепотом где-то далеко, за изгибом времени, в решетчатой тени некой галереи.

С необыкновенной ясностью вижу… С ясностью, которая исходит – и по сути своей должна исходить – от слов, написанных на странице… Ясный день, Россия, середина лета, примерно 1910 год. В Выре в «новом» парке играют в теннис. Рыжеватый корт со всех сторон окружен высокими соснами. «Игра! – кричит мать В. Н., Елена Ивановна, стоя за меловой линией. – Играйте!» – и быстро отбивает удар. Она в длинном платье и, может быть, даже в шляпке. Ее партнером всегда выступает Владимир. Мать и любимый сын сражаются против Сергея, долговязого младшего брата, и отца – либерального государственного деятеля Владимира Дмитриевича Набокова. Иногда Владимир сердится на мать из-за слабой подачи или пропущенного удара слева. Их окружает дрожащая тишина парка. Громкое эхо вторит звукам подскакивающих мячей и пробежкам игроков. Их смех, как порыв теплого воздуха, прокатывается по изгороди цветущих желтых акаций. (Весь корт представляет собой тот самый, описанный В. Н. «маленький яркий прогал в пяти сотнях ярдов отсюда – или в пятидесяти годах от того места, где я сейчас нахожусь»).

«Маленький яркий прогал»

Если вечер выдается дождливый, Владимир садится на велосипед и выезжает из Выры по дороге, поднимающейся к деревне Грязно. Велосипед оставляет узкую колею в прозрачной тени. Ноги в летних сандалиях сплошь заляпаны темными брызгами, потоки воды струятся по шее. В. Н. чуть заметно хмурится, его тонкие губы плотно сжаты. Вот липа слева от тропинки – это то самое место, где отец сделал предложение матери незадолго до окончания XIX века. Когда он проезжает мимо темных сосен и еловой чащи, странные смешанные звуки начинают звенеть в его голове: «Дрип – бим – дроп – глим». Он минует полуразвалившуюся избу, брошенный заржавевший экипаж. Дождь усиливается, и, остановившись, он прячется под деревянным навесом. Глубоко вздыхает, прислушиваясь к шуму бегущей воды, шепоту леса позади него, чувствует запах мокрых еловых шишек. Клип-клап. Бывают минуты, когда я совсем ни о чем не думаю: стою и жду кого-то в переулке в каком-нибудь городе за границей, или лечу через бесконечные пространства, или балансирую между сном и явью, – и тогда мне на какое-то мгновение начинает казаться, что я вдыхаю влажный, пахнущий землей воздух Выры тем самым дождливым вечером. Как будто я каким-то чудом смогла перенестись в старинный парк, на другой конец предложения, в белое море за пределами ограниченного черными вехами смысла.

Солнечный день, легкий ветерок. Лениво и неспешно тянутся утренние часы. Столовая на первом этаже дома в Выре. Доходящие до пола двустворчатые окна на бледно-зеленом фасаде. Кусты жимолости, растущие напротив крыльца. Позвякивает столовое серебро. Капля меда ползет по изгибу синей фарфоровой чашки, как сонная гусеница. Володя зачерпывает еще и смотрит, как мед вяло стекает с высоко поднятой серебряной ложки на кусок хлеба. Он вспомнит этот полупрозрачный блеск полвека спустя. Головокружительно счастливое утро в самом начале жизни.

только

щель

слабого света

между

двумя

вечностями

тьмы…

«Безграничное, на первый взгляд, время есть на самом деле тюрьма», – напишет позднее В. Н. «…Тюрьма времени шарообразна и выходных дверей не имеет». Он был своего рода хронофобом, мчащимся по направлению к пропасти со скоростью 4500 ударов сердца в час и ясно осознающим, что стоит на корме корабля времени.

Однако время движется вперед, и Владимир вспоминает, как относилась к их уходящему миру его мать: «Любить всей душой, а в остальном доверяться судьбе – таково было ее простое правило». Таков был ее дар. «„Вот запомни“, – говорила она заговорщицким голосом, предлагая моему вниманию заветную подробность Выры – жаворонка, поднимающегося в простоквашное небо бессолнечного весеннего дня, вспышки ночных зарниц, снимающих в разных положеньях далекую рощу, краски кленовых листьев на палитре бурого песка, клинопись птичьей прогулки на свежем снегу». Вот запомни.

Глава III Счастье или, по крайней мере, его кусочек (В которой писатель безумно влюбляется, а читатель оказывается в роли сыщика)

Из всех событий жизни самые живые вспышки воспоминаний вызывала у В. Н. его первая любовь.