Волшебник. Набоков и счастье

Но иногда по утрам ему казалось, что в изгнании время тоже незаметно взимает с человека пошлину. То же чувство приходило, когда он навещал мать: «Всякий раз, что удавалось посетить Прагу, я испытывал в первую секунду ту боль, которую чувствуешь перед тем, как время, застигнутое врасплох, снова натягивает его привычную маску». Даже она старела и слабела. Много лет назад Елена Ивановна, словно предвидя неизбежные утраты, научила его одному секрету: наблюдать, обостряя до предела зрение, и запоминать увиденное. И эти воспоминания позволили им обоим окружить Выру сияющим ореолом, куда более ощутимым, чем если бы они попытались незаконно пересечь границу – например, в ночном поезде, летящем в Санкт-Петербург. «Так что я по-своему унаследовал восхитительные подобия, все красоты неотторжимых богатств, призрачное имущество – и это оказалось прекрасным закалом от предназначенных потерь».

Пути назад не было. Пережить революцию, войну и муку долгой советской ночи означало остаться с одними только воспоминаниями, которые новая российская действительность могла только стереть. «Каково было бы в самом деле увидать опять прежние мои места, мне трудно представить себе».

Вообразим, что В. Н. стоит у розового гранитного крыльца своего дома на Большой Морской. Выражение лица угрюмое, одна бровь страдальчески приподнята, озорной огонек в глазах совсем угас. Взгляд очень серьезный, желтоватые губы плотно сжаты. (Ленинград, старательно восстановленный после войны, кажется ему зловещей театральной декорацией.) И где-то на ржавом железном зубе перил, выступающем из-под новой розовой окраски, под сенью посаженных лет десять назад деревьев, красуется объявление: «Продается. Комитет по культуре».

Нет, пути назад не было. В. Н. так и не вернулся домой, как никогда не вернется мой отец. «Теперь это другая страна», – говорит он мне. Но я знаю, что по ночам ему по-прежнему снятся продуваемые всеми ветрами равнины, дикая малина и скачки на неоседланных конях.

Оглядываясь на прошлое через прозрачную бездну наших жизней, мы пытаемся разглядеть другие берега прошлого. Не все ясно различимо, и потому мы придумываем для себя новые мачты над водой и раздуваемые ветром паруса. Память затмила своим блеском прошлое и сияет теперь одна.

Глава VII Счастье против часовой стрелки (В которой писатель придумывает рай, а читатель немедленно в него попадает)

...

Зеркало насыщено яркостью, шмель, влетевший в комнату, бьется о потолок. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет.

Я снова сижу за своим письменным столом и вдруг замечаю, что меня как будто качает, и, видимо, уже давно, а я этого до сих пор не чувствовала. Начинается что-то вроде заболевания: легкое головокружение, но при этом нельзя сказать, что совсем неприятное.

Мне чудится, что terra медленно уходит у меня из-под ног. Потеряв доверие к показаниям моего капризного компаса, я начинаю думать о границах территорий – моей и его. Дюйм за дюймом – или это только кажется? – я углубляюсь в чужие воды, в такие места, в каких и не думала оказаться, когда начинала эту книгу. Я кладу перо. Закрываю глаза. Куда же меня занесло?

Утрата. Жестокость времени. Непристойность боли. Зияющая тайна смерти. Всем этим мы оплачиваем свою способность воспринимать. «Она думала… о разлитой в мире несметной нежности; об участи этой нежности, которую либо сминают, либо изводят впустую, либо обращают в безумие».

Но все же. Можно ведь незаметно прокрасться мимо этого безумия и прийти к возможности счастья?

«…Первые существа, почуявшие течение времени, были также и первыми, умевшими улыбаться», – писал В. Н. И открытость его улыбки, похожей на «солнечного зайчика» (не просто существующего, а явленного нам), – в ней и заключена, я думаю, суть его мира. И в особенности мира «Ады». Именно там концентрированно изложены взгляды В. Н. на текстуру времени и природу счастья.

«Мы можем узнать время, узнать, сколько сейчас времени. Но Времени нам никогда не узнать, – заявляет Ада. – Наши чувства просто не годятся для его восприятия. Это все равно как…» история, которую нам собираются рассказать.

В. Н. верил, что время не течет: «Мы ощущаем его как движение, потому что оно есть среда, где происходят развитие и изменение или же где вещи статичны, как станции». Но тем не менее время абсолютно неподвижно. «Восемьдесят лет промелькнули быстро – будто стеклышко заменили в волшебном фонаре». Время промелькнуло, время мелькает. Скорость, как и последовательность событий, есть иллюзия.