Волшебник. Набоков и счастье

ВЗМАХ! Искусство в природе! В. Н. был заворожен мимикрией – загадочным художественным оборотничеством живых организмов, иногда выходящим далеко за рамки необходимости, диктуемой «естественным отбором». Хитроумные уловки, к которым прибегает насекомое, имитируя другое насекомое, чтобы не стать добычей хищника, оказываются избыточными: они превышают перцептивные способности хищника. Бесчисленны маски живых «арлекинов». Громадная ночница, «в состоянии покоя принимающая образ глядящей на вас змеи… тропическая пяденица, окрашенная в точное подобие определенного вида денницы, бесконечно от нее отдаленной в системе природы». Мне ужасно нравится зарисовка, показанная В. Н. корреспонденту «Спортс иллюстрейтед» – тому самому, которому он впоследствии предложил завтрак из бабочек: «Прилетает птица и целую секунду недоумевает. Что это, два жука? Где голова? Где верх, где низ? За эту долю секунды бабочка улетела. Эта секунда спасает и особь, и весь вид». Или вот такая форма: «Какая у нее удивительная буква „С“ на крапе. Будто щель в сухом листе, сквозь которую льется свет. Разве это не чудесно? Разве это не смешно?»

ВЗМАХ! И все наоборот, как в зеркале, – природа в искусстве! Я помню в раннем рассказе «Рождество» сверхъестественный, захватывающий образ «порыва нежного, восхитительного, почти человеческого счастья», исходящий от только что родившейся бабочки. В другом рассказе коллекционер-немец совершает далекие путешествия: «Он, вероятно, посетил и Гранаду, и Мурцию, и Апьбарацин – вероятно, увидел, как вокруг высоких ослепительно-белых фонарей на севильском бульваре кружатся бледные ночные бабочки; вероятно, он попал и в Конго, и в Суринам и увидел всех тех бабочек, которых мечтал». Его воображение столь же неистово, столь же надрывно реально, как и «действительность». Гораздо труднее ему было вообразить тропики: «попытка туда проникнуть мечтой вызывала сердцебиение и чувство, почти нестерпимое, сладкое, обморочное. Он ловил сафирных амазонских бабочек, таких сияющих, что от их просторных крыльев ложился на руку или на бумагу голубой отсвет. В Конго на жирной, черной земле плотно сидели, сложив крылья, желтые и оранжевые бабочки, будто воткнутые в грязь, – и взлетали яркой тучей, когда он приближался, и опускались опять на то же место».

ВЗМАХ волшебной палочки! Страсти и радости! Искусство и природа как творящие братья-волшебники. И сам В. Н., который в облике языческого бога создает бóльшую часть бабочек в «Аде» – да, пожалуй что, и всех, за двумя-тремя исключениями. «Песенка тосканского королька или ситхийской славки в кроне кладбищенского кипариса; мятное дуновение садового чабера или микромерии на береговом косогоре; танцующий вспорх падубовой хвостатки или голубянки-эхо». Он объявил также о созданном им дереве, рассчитывая на то, что его читатель – никудышный натуралист и не заподозрит подвоха. Но вот что важнее всего: на сотнях пульсирующих страниц «все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся вместе».

Портрет набоковистки как начинающей охотницы на бабочек

Вдохновленная тем счастьем, выпадающим на долю натуралиста, я решила попытаться испытать его сама.

Открою вам правду: я выросла в большом городе и ни я, ни мои близкие в деревне почти не бывали. В детстве самая короткая дистанция между мной и пасущейся коровой возникала, когда я проносилась мимо нее по шоссе в машине на скорости около ста шестидесяти километров в час. Поэтому это животное представлялось мне в виде большой бутылки с молоком, покрытой черными и белыми пятнами и застенчиво скрывающей какую-то розовую сумку. Вид здоровенного мрачного создания, которое я повстречала лет в семнадцать на ферме возле сельской гостиницы, привел меня в оцепенение.

Надо ли говорить, что у меня не возникло особого интереса к животным и совсем никакого – к насекомым. Я была капризной недотрогой и находила сумеречных мотыльков и гусениц по меньшей мере несимпатичными, а перепончатокрылых (с которыми мы еще встретимся) – просто отвратительными.