Волшебники Маджипура

Но слова Свора никак не желали выходить у него из головы. Крошка-герцог, думал он, не имел никаких разумных оснований давать ему такой совет, подстрекать его к измене, чуть ли не к прямому восстанию на основе какого-то сновидения! Это совет труса, даже предателя, позорный и, мягко говоря, эксцентричный. И ко всему прочему дурацкий. Разве можно диктовать короналю, что ему следует или не следует делать! Да грозный Конфалюм наверняка просто уничтожил бы его, попытайся он выкинуть что-либо подобное! Нет, какая же глупость со стороны Свора настаивать на таком безрассудстве, такой дикой наглости — и все из-за того, что ему приснилось нечто странное…

Престимион помотал головой, словно стремясь отогнать все мысли о том, что сказал ему Свор.

8

Во второй, третий и четвертый дни Понтифексальных игр проводились гонки на скакунах, прыжки через обруч, метание молота и другие, менее интересные, состязания. Каждый день приезжая знать и несколько тысяч жителей Лабиринта собирались на Арене. И каждый день публиковались бюллетени из императорской опочивальни, слово в слово повторявшие друг друга: «Состояние его величества понтифекса остается неизменным». Как будто состояние его величества, подобно погоде в Лабиринте, не способно самопроизвольно меняться и должно быть одинаковым ныне и до скончания времен.

Пятый, шестой и седьмой дни отводились для борцовских схваток. На них записались больше двадцати участников. Но всеобщее внимание сосредоточилось на финальном поединке, великом противостоянии двух знаменитых борцов — Гиялориса и Фархольта. Трибуны в этот день были переполнены, а когда двое неповоротливых на вид мужчин вышли на площадку, на Арене воцарилась полная тишина.

Каждого сопровождал маг. Спутником Фархольта был темнокожий пухлолицый хьорт, один из многочисленных волшебников, входивших в свиту лорда Конфалюма, а Гиялорис выбрал украшенного бронзовым шлемом геоманта из Тидиаса. Эти двое расположились перед площадкой, отвернулись друг от друга и приступили к длительной и сложной процедуре, состоявшей из чтения заклинаний, вычерчивания на земле невидимых линий и обращения к невидимым силам, пребывавшим где-то вверху.

Септах Мелайн указал на Гиялориса, который, стоя на коленях с закрытыми глазами и склоненной головой, выполнял мистические пассы, пока его геомант продолжал свой ритуал.

— Наш друг, похоже, принимает все эти штуки близко к сердцу? — с раздражением в голосе спросил он.

— Мне кажется, что куда ближе, чем его противник, — ответил Престимион.

И действительно, Фархольт, казалось, ожидал завершения этого волшебного вздора с таким же нетерпением, как и сам Престимион. Наконец маги удалились, а Фархольт и Гиялорис сбросили одежды, обнажив свои мощные тела, и остались в одних лишь набедренных повязках. Кожа у обоих была густо намазана жиром морского дракона, что должно было помешать противнику держать захват. В сиянии ламп, заливающих Арену ярким светом, на руках и спинах обоих борцов с изумительной рельефностью выделялись мощные мышцы, вызывая у зрителей вздохи зависти и крики восхищения.

— Вы будете бороться до трех падений, — объявил судья, чиновник из администрации понтифекса по имени Хайл Текманот. Достаточно крупный человек, он казался едва ли не карликом по сравнению с великанами-борцами. Он по разу хлопнул каждого из соперников ладонью по плечу.

— Это сигнал, что вы выиграли схватку и должны ослабить захват. А это, — он хлопнул каждого дважды подряд, — означает, что ваш противник не в состоянии продолжать схватку из-за травмы и вы должны немедленно отпустить его и отойти в сторону. Понятно?

Фархольт направился к северной стороне площадки, Гиялорис — к противоположной. Над ареной раздались пронзительные медные голоса габек-горнов. Оба борца поклонились расположившемуся в центральной ложе короналю, другим знатнейшим властителям планеты, занимавшим места по соседству с ложей Конфалюма, и, наконец, распорядителю Игр принцу Гониволу, в одиночестве взиравшему на происходящее сверху.

— Пусть состязание начнется! — торжественно прокричал Хайл Текманот, и борцы ринулись друг на друга, как будто намеревались не бороться, а убивать.