Волшебники приходят к людям

«Ничто и никогда так не убеждало меня в полнейшей безопасности мира, чем эта печурка, — вспоминал Экзюпери. — Когда я просыпался ночью, она гудела, как шмель.

Сундуки таили чудеса — каждый свои. Вот в этом Синяя Борода из сказки Перро хранил угасшие закаты, безмолвные свидетели его преступлений.

Вот в этом ботфорты, плащи, шитые золотом перевязи времен трех мушкетеров или гораздо более древние».

Род Сент-Экзюпери ведет начало от рыцарей Грааля. Согласно легенде, эти рыцари жили тысячу лет назад. В старой «Книге об ордене рыцарства» Рамона Лулля говорилось, что «обязанность рыцарей в том, чтобы защищать вдов, сирот, обиженных и бедняков». Рыцари Грааля по очереди отправлялись из своего замка в странствие по миру, чтобы совершать подвиги добра. Для этого, говорит легенда, им была дарована вечная юность.

Тонио закутывался в плащ, пахнущий пылью, нафталином, другими столетиями, и погружался в сны наяву.

Иногда представляется, что граалевский плащ навсегда незримо остался на его плечах, храня от осмотрительной и себялюбивой взрослости и даря силы до последнего дыхания воевать за справедливость, что этот плащ на плечах Маленького принца из его сказки.

От рыцарских мечтаний осталось одно из важнейших слов его языка (помните — «наш язык», писал он матери) — учтивость. Оно привлекало Тонио, как и взрослого Сент-Экзюпери, негромкостью, затаенностью.

Когда в войну Экзюпери уговаривали, почти умоляли перестать летать: «Вам нельзя и по возрасту, и потому, что вас так изломало в предыдущих авариях — в случае беды вы не сможете даже воспользоваться парашютом, — и потому, главное, что ваш талант так необходим людям», он отвечал: «Не летать? Это было бы неучтиво по отношению к моим товарищам-пилотам».

В одной из книг он написал об этом же: «Единственное действенное орудие — самопожертвование».

Вспоминая детство, он писал матери: «Вы склонялись над нами, над нашими кроватками, в которых мы отправлялись навстречу завтрашнему дню, и, чтобы путешествие было спокойным, чтобы ничто не тревожило наши сны, вы разглаживали волны, складки и тени на наших одеялах. Вы смиряли наши кроватки, как божественный перст смиряет бурю на море».

На смену вечерним и ночным приходили чудеса утренние и дневные.

«Мы заключали союз с липами, стадами... певуньями-лягушками, — вспоминает сестра Тонио, Симона Сент-Экзюпери. — С сеновала, где черная кошка кормила котят, мы переселялись в огород. Мы пытались воспитывать кузнечиков — воинов в латах, мы ловили их по вечерам на окраине их владений и сажали в коробки с отверстиями для воздуха, но они хирели и умирали. Улиток ничуть не привлекали домики, слепленные из глины, — они решительно уползали, оставляя за собой скользкие дорожки».

Так пришло другое познание детства, и оно выразилось в важнейшем слове его языка — приручать. Надо не только давать живому существу вволю корма, строить удобные жилища, а приблизиться к нему, понять его, сделать так, чтобы оно радовалось тебе, чтобы ты приносил ему счастье; не просто давать то, что необходимо для жизни — это может всякий, — а приручать — это всегда требует таланта, и не обычного, а самого редкого — таланта сердца.

Потом, в течение жизни, он приручал тюленя и пуму, прилетевшую с ним из Южной Америки, африканского львенка — зверей, как и людей, маленьких и больших.

Работая начальником аэродрома в Кап-Джубе — поселке, затерянном в африканской пустыне, он писал матери: «Приручать — это здесь моя задача. Мне она подходит — славное слово! Хамелеон похож на допотопное чудовище. У него чрезвычайно медлительные жесты, почти человеческая осторожность. Он погружен в бесконечное созерцание, часами оставаясь неподвижным. Он выглядит так, словно явился из тьмы времен. По вечерам мы с ним вдвоем мечтаем... Мамочка, ваш сын очень счастлив, он нашел свое призвание».

«Приручать»... Вслушайтесь в это слово, и вы почувствуете его мудрость: дружить, влюблять и влюбляться, связывать живой мир с людьми, и людей связывать между собой — верностью, готовностью в любое время прийти на помощь.

Он писал: «Я люблю, когда могу дать больше, чем сам получаю... Я люблю в человеке то, что могу приподнять его лицо, погруженное в воды реки. Люблю извлечь из него улыбку. Только душа, стремящаяся вырваться из заточения, волнует. Стоит продержать погибающего хоть три секунды над водой — и в нем просыпается доверие. Ты не представляешь себе, каким становится его лицо. Возможно, у меня призвание открывать родники».

Кочевники, привыкшие отстаивать свою правоту пулями, опускали ружья, завидев вдалеке, среди песчаных барханов, его высокую, неуклюжую фигуру: они были приручены.

Он писал одной из своих подруг — Ринетт: «Вы меня приручили, и я сразу стал таким кротким».

После вынужденной посадки в Патагонии он нашел приют в домике, как будто бы заблудившемся на этой неласковой земле. Там хозяйничали две милые девушки. Потом он вспоминал о них:

— Девушки смотрят и думают: «Стоит ли принять меня в число ручных зверей». Ведь они уже приручили игуану, мангусту, лису, обезьяну и пчел.