Волшебники приходят к людям

— Я здесь, не бойся! Я поведу к свету твоих внуков, и меня не согнет твое горе. Спи спокойно!..

Женщина умерла, как уснула, с улыбкой на губах, в первый раз за длинную жизнь не чувствуя ужаса перед будущим.

«А мир не был спасен, бог не узнал правды» — такими грустными и насмешливыми словами оканчивается эта притча.

... Да, буквы не сгорают, они собираются в слова, в строки, в мысли, в притчи и сказки. И не остаются в холодной высоте, а спускаются к людям, как старик, торопившийся к умирающей. Ведь они созданы людьми и существуют для людей; так и старик был человеком и жил для людей.

Они спускаются вниз; как дождевые капли превращаются в соки деревьев и трав, они вместе со сказкой, с лаской матери войдут в сердце ребенка и сделают это сердце человеческим, то есть смелым, справедливым и добрым.

Часы сказочников

И тут, чтобы лучше понять дальнейшее, пришла пора подумать о часах сказочников. Недаром говорится: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Сказочное время совсем не то, что время обыкновенное.

У замечательного нашего сказочника Корнея Ивановича Чуковского было в саду сломанное дерево. Его давно собирались спилить, но Корней Иванович не разрешал, потому что на сломанном дереве, как хорошо знали дети окрестных деревень и поселков, чудесно было качаться.

Однажды к Корнею Ивановичу подошла девочка и попросила:

— Дедушка Корней! Можно, я покачаюсь на дереве?

— Качайся, Любочка! — ответил Корней Иванович, который, уж конечно, дружил со всеми детьми и каждого ребенка знал по имени.

Девочка покачалась и ушла.

Но скоро она вернулась и попросила, как в первый раз:

— Дедушка Корней! Можно, я покачаюсь на дереве?

— Качайся, Любочка! — сказал Корней Иванович. — Только ведь ты недавно качалась. Тебе не надоело?

— Я не была у тебя, — ответила девочка. — И я не Люба. Это моя мама Любовь Ивановна, а я — Таня.

Да, у сказочников иные часы. И иные часы у сказки, этого нельзя забывать; «тик-так...» — проговорят они, а оглянешься, и оказывается, что по обычному человеческому счету прошли столетия.

Великое переселение гномов

О великом переселении народов, уж конечно, знают все, кто прочитал хотя бы только школьный учебник истории. Оно началось в четвертом веке нашей эры и продолжалось триста лет.

Пастухи и пахари германских, славянских и сарматских племен из причерноморских степей и других древних районов Обитания двинулись на запад, чтобы добыть новые земли. Прославленные римские легионы, завоевавшие весь известный тогда человечеству мир до крайних его пределов, не смогли удержать храбрые племена. Оттуда, из-за «крайних пределов», поднимались облака пыли от бессчетных стад, и, окутанная ими, на римлян обрушивалась конница варваров. Рабы присоединялись к завоевателям, и великая империя, просуществовавшая столько веков, пала. Она была изнутри подорвана рабством и не смогла противостоять силе свободных племен, обрушившейся на нее.

Это и еще многое другое рассказывает история о переселении народов. Но она ничего не говорит о переселении сказочных племен — не алеманов, бургундов, франков, саксов и ютов, вандалов и свевов, а тоже несчетных племен: гномов, эльфов и других обитателей сказки. В этом молчании нет ничего мудреного — ведь сказочный мир имеет особую историю.

И если бы эта история была написана и если бы ее проходили в школах — ну пусть хотя бы в таких, куда идут те, кто решил стать волшебником, — мы бы знали, что и в сказочном мире было великое переселение народов.

Когда-то граница волшебного лежала сразу за утлой, из веток и листьев, стенкой шалаша, где укрывался первобытный человек. Всё-всё казалось ему живым. В протяжном вое ветра чудились ему голоса; помните, как в стихах: «Ветра спрашивает мать: «Где изволил пропадать?»

Ветер казался живым, как человек, — как человек то плачущий, стонущий, жалующийся на судьбу, то безудержно веселый; ах, вероятно, налетавшись за день, к ночи, дома, он перевоплощается: южный ветер — в юношу радостного и красивого, а северный — в сурового богатыря с насупленными седыми бровями, от дыхания которого все леденеет.

Казалось, что в раскатах грома звучит чей-то грозный голос, а молния — стрела, как те стрелы, какими охотник убивает зверя, только огненная и направленная рукой неведомого существа. И волк казался человеком-волком, лисица — человеком-лисицей, а светляки, кружащиеся в вечернем воздухе, представлялись крылатыми феями.

Так казалось.

Но вот человек поймал светляка и узнал, что это просто крошечный жучок.

Зажженный молнией огонь человек перенес в свой очаг и, отгоняя горящими головешками львов и тигров, почувствовал себя властелином небесного огня. И лев и тигр, трусливо поджав хвосты, отступающие перед ним, теперь уже не казались человеком-львом и человеком-тигром. А родич волка, собака, прижилась в пещере.

Подняв кусок трухлявого дерева и убедившись, что это гнилушка, а не глаз неведомого существа горит во мраке, человек как бы заставил отступить воображаемых чудовищ.