Волшебники

Он поднял трость и постучал ею по стеклу шкафа-витрины.

— Мы здесь у тебя все можем расколошматить, и тебя в том числе, — сказал первый. — А теперь ты расскажешь нам, что сделал с нашими друзьями.

Белл посмотрел на него, потом на типа с тростью, потом на всех остальных, кого было видно. Он поднял руку и указал на дверь:

— Лучше всего будет, если вы покинете лавку.

— Для тебя это, несомненно, будет лучше. Но мы не уйдем, — сказал первый, и несколько других под давлением свирепого взгляда товарища пробормотали, что полностью с ним согласны.

— Не пытайся нас обмануть, Белл. Ты и так слишком долго дурачил весь город. Отвечай нам, а не то худо будет, — сказал второй.

Он размахнулся тростью, ударил по стеклу, и оно треснуло.

И тут совершенно неожиданно, ровно в девять минут второго, все часы в лавке начали бить. В унисон. Низкие голоса гонгов и хрустальный перезвон колокольчиков, звучные колокола и крошечные трубы, музыка, птичье пение и гвалт, в котором уже не различить было отдельного стука, звона и бренчания, — все это смешалось и накрыло незваных гостей звуковой волной. А часы все били и били: двенадцать раз, а потом еще двенадцать и еще двенадцать, — сначала быстро, а потом все тише и медленнее, постепенно угасая. И наконец бой часов перестал быть слышен.

Вошедшие стояли в оцепенении, подавленные этим потоком звуков. Они совсем не ощущали никакой боли, и движения их не ограничивала внешняя сила. Они легко дышали, могли свободно перемещать взгляд, слышали каждый звук. Но тела их будто что-то держало: казалось, воздух стал тягучим и клейким и прилипал к ним, тянулся, как густая жижа или хлопья мокрого снега, но только он много больше стеснял движения, потому что лип не только к ногам, но и к рукам, головам, ко всему телу. Им казалось, что время двигалось ползком, почти остановилось, сгустившись и поймав их в свою ловушку, и теперь они будто насекомые в кусочке янтаря.

Мнения тех, кто говорил позже о событиях той ночи — а решились на это немногие, и рассказывали они неохотно и не сразу, опасаясь насмешек, — совпадали только в отношении некоторых моментов. На Белла, как говорили все они, это явление не оказывало никакого действия. Он стал снимать часы с полок, с витрины, со шкафа, и по одному экземпляру зараз, бережно и нежно, и уносить их в свою мастерскую. Все это заняло много времени — не меньше нескольких часов, — но никто из стоявших не чувствовал ни боли, ни судорог, которые обычно возникают в результате такой долгой неподвижности. Белл работал методично, будто не замечая незваных гостей; все его внимание было приковано к часам.

Эти моменты совпадали во всех воспоминаниях, но в остальном каждый рассказывал что-то свое. По словам одного из присутствовавших тогда в лавке, там становилось все темнее и темнее. Другой говорил, что лавка была все время освещена одинаково, а вот сам Белл двигался все быстрее. В конце концов это мельтешение стало невозможно воспринимать глазом, а потом он исчез из виду. Третий утверждал, что Белл, унося каждые следующие часы, становился все бесплотнее и призрачнее, а под конец просто растворился и исчез. Один из рассказчиков вспоминал, как перед его лицом летела муха, двигалась она так медленно, что он мог бы посчитать взмахи ее крылышек. Муха пролетела не более фута, и все же, как утверждал очевидец, тянулся этот полег не менее трех часов. Еще один из приятелей рассказал, как странно было видеть пепел, упавший с сигары стоявшего рядом. Пепел так и не коснулся пола за все то время, что компания стояла обездвиженной, — по оценкам свидетеля, не менее четырех часов. Двое других упоминали, что тиканье часов будто состояло из отдельных звуков, разделенных мучительно долгими паузами, составлявшими, по словам одного, целый час, тогда как другой просто говорил про ужасно длинные перерывы.

Что бы ни случилось той ночью и каким бы образом это ни произошло, но, когда незваные гости вновь смогли двигаться — а оцепенение их прекратилось мгновенно и неожиданно, — ни Белла, ни часов в лавке не было.

Пятеро в ужасе выбежали из лавки в тот же момент, как смогли пошевелить ногами. Те же, кто остался, не стали спасаться бегством — вовсе не от храбрости и не от злости, а потому, что не хотели показать всем, насколько перепугались. Они неуверенно переглянулись, будто ожидая указаний, и наконец кто-то произнес:

— Мы должны пойти за ним.

В мастерской было темно и пусто. Они отодвинули задвижку на двери черного хода, и один из них крикнул тем, что поджидали снаружи:

— Вы его видели?

Из темноты показался мужчина с киркой в руке:

— Никого не видели. Из этой двери никто не выходил.

— Вы в этом уверены?

— Конечно уверены, черт возьми! — отозвался поблизости чей-то голос. — А что случилось? Убежал от вас Белл, что ли?