Волшебница на грани

— Ланге хирург. Который для забавы сшивал веки своим жертвам. Просто ради практики, — сказала я. — Да, это может быть он. Конечно, мы можем проверять ветеринаров, но лучше все-таки начать с человеческих докторов.

— Боюсь даже спрашивать, зачем тебе к нему, — усмешка Генриха сделалась нервной и кривой.

— Говорю же, родимое пятно в тылу. Это единственное, что можно предъявить пластическому хирургу.

— Вот как, — Генрих залпом выпил молоко, и я самым непринужденным тоном спросила:

— Что-то не так? Мне кажется, ты злишься.

Генрих вздохнул.

— Не знаю. Мне отчего-то не по себе. Очень сильно не по себе.

Значит, все-таки ревнует. Меня тоже мазнуло холодком по плечам. С другой стороны, чему тут удивляться? Генрих четыре года провел в заточении, я была первой женщиной, которую он увидел, но воспитание и благодарность за свое освобождение не позволяют ему идти в атаку и рубить сплеча.

Или же все дело просто в том, что я достаточно нравлюсь ему, чтобы ревновать, и недостаточно, чтобы что-то предлагать.

— Мне, честно говоря, тоже, — призналась я. — Что, если это и в самом деле Ланге? Что мы будем делать, Генрих?

Он ободряюще улыбнулся, поставил стакан и протянул мне руку.

— Иди сюда, Милли.

Мне сделалось одновременно жарко и холодно. Я поднялась и шагнула к нему, запоздало подумав, что в доме могут быть слуги, у которых наверняка ушки на макушке. Генрих взял меня за руку и посмотрел так, что я невольно почувствовала, как ноги делаются ватными.

— Я не позволю ему тебя обидеть, — произнес он, глядя мне в глаза. — Он не причинит тебе ни малейшего вреда. Обещаю.

— Я верю, — ответила я, не сводя с него взгляда. Мне нравилось смотреть на него — и сейчас Генрих это понимал.

«Ты ведь не разобьешь меня?» — хотелось мне спросить. Но я, конечно, не стала спрашивать.

В таком случае ответ немного предсказуем. И не имеет отношения к тому, что все-таки будет потом.

Просто мы все хотим казаться лучше, чем мы есть. И иногда даже сами верим в то, что говорим.

— А если это Ланге? — спросила я, понимая, что Генрих сейчас выпустит мою руку, и этот хрупкий момент единения рассыплется и растает. — Что тогда?

— Тогда я подаю знак марвинцам. Они забирают Ланге, а я иду забирать свою корону у дяди Олафа, — ответил Генрих и вдруг спросил: — Тебе страшно, Милли?

Я перевела взгляд за окно, где синела южная ночь, полная шелеста сверчков и запахов растений. Конечно, мне было страшно, но…

«Господи, я, кажется, влюбляюсь в него», — подумала я, и это было еще страшнее.

— Да, — кивнула я. — Мне просто никогда еще не приходилось идти в лапы маньяка, вот и дрожу немножко.

Генрих улыбнулся, поднялся с дивана и осторожно, будто боялся спугнуть, погладил меня по щеке. Кажется, во мне все окаменело. Кажется, я перестала дышать.

— Я не позволю тебя обидеть, помнишь? — негромко сказал Генрих и, словно давая отрезвляющую пощечину самому себе, добавил: — Пора спать. Завтра нам обоим рано вставать.

Я кивнула и, не чувствуя под собой пола, пошла к лестнице на второй этаж.

«Все это к лучшему, к лучшему, к лучшему», — твердил внутренний голос.

И я соглашалась с ним и не соглашалась.

Для визита к доктору Кравену я выбрала светлое платье очень скромного покроя. Никаких глубоких вырезов, никаких кружев, только умеренность и аккуратность. Я иду к врачу, а не на гульки.

Генрих, который с утра отправлялся на работу в банк, скользнул по мне оценивающим взглядом, и я увидела, что он одобрил мой выбор. Кажется, вот такая я, спокойная и скромная, никому не бросающая вызов, нравилась ему намного больше.

Я выругалась про себя. Какая мне, в конце концов, разница, что нравится Генриху, а что не нравится? Что мне до того?

— Красивое платье, — заметил Генрих. Я улыбнулась и тотчас же сделалась серьезнее.

— Иду на прием к тому, кто, возможно, окажется чудовищем, — сказала я. — Надо будет постараться не выдать себя, если что.

Генрих ободряюще погладил меня по плечам, и мне вдруг захотелось, чтобы он не убирал рук. Мне так было легче. Я так чувствовала себя живой. Настоящей.

— В кабинете врача все волнуются, — произнес он и вдруг с неожиданным смущением поинтересовался: — У тебя там правда есть родимое пятно?

— Правда, — ответила я. — Но не родимое пятно, а крупная родинка. И не на заду, а под лопаткой.

Генрих рассмеялся.

— Боюсь, твой новый знакомый будет разочарован!

Я только руками развела.

— Имею же я право на определенное кокетство!

Генрих улыбнулся и потом заговорил уже серьезно:

— Ничего не бойся, Милли. Все будет в порядке, он не причинит тебе никакого вреда. Ты мне веришь?

— Верю, — ответила я. — И знаешь, мне очень нравится, когда ты называешь меня «Милли».

Улыбка Генриха сделалась еще шире, словно я сказала что-то очень хорошее. Нет, надо держать себя в руках, мы всего лишь друзья, которые делают одно очень важное дело, и остальные чувства могут все только испортить.

А я не хотела ничего портить. С меня хватило Игоря.