Волшебно-сказочные корни научной фантастики

Нарушив условия эскперимента, Антон, в сущности, нашел правильный путь не теоретической, а реальной помощи планете. Он ненавидит не чужих, а своих врагов, потому что любит Киру, любит своих друзей и не желает их больше терять, и этой своей любовью отличается от тех «спринтеров с коротким дыханием» (с. 40), не выдерживающих суровых условий планеты, о которых с негодованием говорит Александр Васильевич. Антон же, в отличие от «спринтеров», не «сорвался». Просто у него уже не было выбора. И поэтому его руки не в крови, как поначалу показалось Анке в эпилоге, нет, «это была не кровь, просто сок земляники» (с. 192). Антон искупил свою вину, но дорогой, трагической ценой, ибо сделать это ему помогла Кира, своей смертью оплатив тот верный путь помощи, по которому пойдут теперь земляне (и который мы увидим в последующих произведениях Стругацких, посвященных проблеме «вмешательства»). Поэтому Кира — не жертва, она боец, погибший в первых сражениях с прошлым, и в будущей «Арканарской коммунистической республике» (с. 147) ей поставят памятник.

Заключение

Сравнительно-типологический анализ фольклорно-сказочной и научно-фантастической художественных систем обнажает волшебно-сказочные корни научной фантастики. Изображение человека и мира в этом литературном жанре подчиняется волшебно-сказочным принципам. Волшебно-сказочная модель действительности, как мы видели, оказывается удивительно близка научно-фантастической, и это связано прежде всего с тем, что в научной фантастике, как и в волшебной сказке (если говорить о ее натурфилософском аспекте) оппозиция «человек (родовой) — природа» занимает центральное место.

Конкретный анализ произведений подтверждает эти выводы. Д. М. Урнов в книге, посвященной методологическим принципам литературно-критического анализа, справедливо отмечает, что всегда полезно выяснить, «с чем мы имеем дело, с фундаментальными свойствами повествования, сохраняющими свое значение при любой “внешней форме”, или же только с формальным использованием этих свойств».[513] Думается, анализ текстов В. А. Обручева, А. Н. Толстого, И. А. Ефремова, А. и Б. Стругацких позволяет утверждать именно фундаментальный характер волшебно-сказочных структур в поэтике научной фантастики. Об этом говорит и тот факт, что фольклорные структуры в равной степени присутствуют на всех — и ранних, и поздних — этапах развития научной фантастики. Присутствуют потому, что они изначально свойственны научно-фантастическому жанру. Этим объясняется и активное использование элементов волшебно-сказочной поэтики теми авторами, которые, подобно В. А. Обручеву, не принимают мир волшебной сказки, считают его несовместимым с миром научной фантастики. Тем более важное значение в произведениях таких авторов приобретают отчетливо различимые контуры фольклорной волшебной сказки. «Когда сознательный момент исключен или факультативен, — подчеркивают А. М. Панченко и Б. А. Успенский, — совпадения имеют особенно большое значение. Признать их случайность — значит признать свое бессилие, значит уйти от объяснения».[514] Думается, проведенный анализ дает объяснение многочисленным случаям использования поэтики фольклорной волшебной сказки в научной фантастике, «когда сознательный момент исключен или факультативен».

Жанровая обусловленность фольклорно-сказочной системы в научной фантастике, которую мы стремились показать, объясняет и то, в общем-то, удивительнее обстоятельство, что волшебно-сказочные элементы в конкретных текстах далеко не всегда ощущаются и осознаются читателем как фольклорные и для их выявления необходим специальный анализ.