И они быстренько сгрузили цемент и инструменты с тележки, оставили мадам Козу добро охранять, а сами отвезли бесчувственного мсье Зайца домой.
Сдав его на руки перепуганной мадам Зайчихе и уверив ее, что он скоро придет в себя и всё будет хорошо, они, с чувством исполненного долга, вернулись к мадам Козе и решительно двинулись опять к каталажке выручать Тима.
А нежная, чуть печальная мелодия дудочки все звучала и звучала...
Мадам Лиса разбудила Лисоньку и шёпотом сказала:
— Проснись, доченька! Я всё думала, как там, в каталажке, плохо Тиму! И голод, его, наверное, мучит... Вот я собрала тут угощение, отнеси потихоньку ему...
У Лисоньки глаза стали огромными-преогромными от удивления: неужели это ее мать так говорит? Она ведь всегда Тима не любила!
А мать, подумав, что Лисонька боится идти одна ночью, предложила:
— Хочешь, вместе пойдем? Очень мне его жаль!.. Он, наверное, и не виноват!
— Да нет, мамочка, я сама, — спрыгнула с постели Лисонька. — Не беспокойся, я не боюсь! В конце концов нас же охраняет мсье Заяц!
А через открытое окно в жаркой летней ночи пела-выпевала нежную мелодию дудочка Тима...
Мсье Баран проснулся оттого, что горько плакал во сне. Как в детстве... Какой-то очень печальный сон ему снился. Но что снилось — он не мог вспомнить.
Долго он потом ворочался на своем ложе, все не мог снова уснуть: жизнь свою в памяти перебирал... А что? Жил, кажется, честно, трудился изо всех сил, семью обеспечивал, мадам Овцу преданно любил... Что ж так на душе неспокойно?
— Милая моя, — разбудил он мадам Овцу, — ты не знаешь, почему мне так плохо?
— Боже мой, разбудил! А мне так рано вставать, дел полно! — рассердилась мадам Овца. — Плохо ему!? Понятно, почему плохо! Засадил Тима в каталажку — вот и мучаешься! Ты же у меня добрый, хоть и глупый! — поцеловала она его в щеку и тут же опять заснула.
Мсье Баран встал, подошел к открытому окну. Печальная и сладкая мелодия была здесь слышнее...
— Неужели дудочка Тима? Да нет, не может быть, я же ее сломал! — подумал мсье Баран. — Да в каталажке и не заиграешь, — вздохнул он.
И так ему захотелось помчаться и освободить Тима. Фингал под глазом уже почти прошел от примочек мадам Овцы. И злость ушла...
Теперь только хорошо помнилось, что это он первым напал на Тима и дудочку его сломал, вместо того, чтоб по-хорошему поговорить с ним, убедить опусы свои разучивать подальше от его дома!
“Ах, как я нехорошо поступил!” — мучился собственной виной мсье Баран.
А мелодия неожиданно прекратилась, перестала звучать в жаркой ночи...
Мсье Баран тут же успокоился, сладко зевнул, решил, что утро вечера мудренее, оно подскажет, что делать, потянулся с хрустом и улегся досыпать.
Решетка на окне каталажки не сразу поддалась усилиям мсье Жана.
Он крошил ударами лома старый цемент, поддевал решетку снова и снова. Наконец, ему удалось ее вывернуть. С глухим стуком она упала на траву.
Тим выпрыгнул из окна, легко подхватился на ноги и остолбенел.
К тому, что мсье Жан был в черной маске, он уже привык. Но в волнении он не заметил за своим спасителем две другие фигуры тоже в черных масках.
Не сразу он узнал мадам Козу и мсье Барсука. Сердце подпрыгнуло в груди от нежности и благодарности к ним, он бросился их обнимать. Но мсье Жан грубовато остановил его:
— Не мельтеши! Дело надо закончить! Ты поиграй на дудочке, чтоб нам веселей было, а мы опять решетку на место поставим и зацементируем!
Тим заиграл. На этот раз мелодия была нежная и веселая. Она словно танцевала над деревней, и все, кто не спал, могли слышать ее и радоваться ей...
Судья Филин мучился бессонницей, метался в жару, места себе не находил... И вдруг сквозь открытое окно донеслась откуда-то к нему удивительная мелодия!
Надо сказать, что судья Филин был меломан. У него за долгую жизнь собралась огромная коллекция дисков классической музыки в исполнении лучших оркестров под руководством лучших дирижеров.
Он хранил записи всемирно известных опер, записи отдельных арий в исполнении известных певцов.
У него и лучшая современная музыка была в почете, и лучшие джазовые оркестры и солисты-исполнители...
В общем, он был истинный знаток!
Но такой очаровательной мелодии, сыгранной на бесхитростном инструменте (ему казалось, что это было что-то вроде дудочки!), он за свою долгую жизнь еще не встречал.
Он перестал метаться по влажной от пота подушке, лежал неподвижно и слушал — чудо как мелодия хороша!..
И удивительное дело — он ощущал, как с каждым мгновением болезнь, так жестоко свалившая его, уходит, утекает!
Вот он уже может поднять и держать голову над подушкой!
А теперь пробует сесть — и садится, спустив ноги с постели!
А теперь столько силы в нем появляется, что он может встать и идти...
Как был, в ночной рубашке, он пошел к окну, чтоб лучше слышать, чтоб запомнить эту мелодию, такую простую, и в простоте своей — божественную...
В комнату вошла сонная мадемуазель Овца — проведать, как судья себя чувствует. И руками всплеснула, решила, что больной в бреду, как лунатик, ходит!..
— Кто это играет? — спросил у нее судья.