Волшебный час

Вдруг она заметила, что окно открыто. Села в кровати.

— О Господи!

— Что?

— Мы с тобой вели себя довольно шумно. Видишь ли, одна из моих соседок подумает, что меня тут долго убивали, и вызовет полицию, — правда, сначала наверняка доест свое любимое карпаччио [32].

Я засмеялся. Я не сказал ей еще, кем работаю.

— Посмотрим, как ты засмеешься, когда завоют сирены.

— Давай поспорим! — Я притянул ее к себе, так, что мы оказались лицом к лицу. — Я ведь коп. Следователь из отдела убийств.

— Ну нет, это уж слишком. Заливаешь.

— Честное слово, да.

Она покачала головой.

— Ну хорошо, тогда кто же я?

— Не знаю. Ты, конечно, такой же весь из себя мужественный, но скорее всего у тебя какая-нибудь спокойная работа. Продаешь, скажем, детскую обувь. Крошечные пинеточки и воздушный шарик впридачу, бесплатно.

Она прикусила губу.

— Господи, если это правда, я умру.

Я заставил себя вылезти из постели и вытянул из горы одежды свои брюки. Они валялись между маленькой табуреткой и старомодным трюмо с оборками. Бонни, по-моему, смутилась, а потом обиделась на меня. Она запустила пальцы в свои короткие волосы, расчесала их, словно хотела приготовиться с достоинством распрощаться. Я бросил ей свой коповский жетон. Она поймала его левой рукой, хотя я бросил косо.

— Хорошая реакция, — заметил я.

— Что делать. Ты, прямо скажем, бросаешь гораздо хуже, чем Сэнди Куфакс [33].

Мы уставились друг на друга из разных концов комнаты, она — очень довольная, что я работаю копом, а я — что она разбирается в бейсболе. Не знаю, как объяснить, но даже после всего того, что между нами уже произошло, это был уж слишком интимный момент. А потом мы начали болтать: она заявила, что любит детективные романы, а я спросил, нет у нее чего-нибудь попить. Она предложила мне чай со льдом или колу, но я объяснил, что хочу не попить, а выпить. Кроме легкого пива, у нее нашлась только бутылка красного вина, запасенная для пикника, который не состоялся по причине дождливой погоды. Я выбрал вино. Она накинула халат и спустилась вниз.

Как только она ушла, я ощутил приступ клаустрофобии: мне захотелось выбраться отсюда. Дело было не в самой комнате. С ней все было в порядке: просторная и уютная, все в белых тонах, за исключением, разве что, деревянных балок на потолке и зеленых стульев. Нельзя сказать, что в комнате было много мебели: кровать с простыми деревянными светильниками по обе стороны, маленькая табуретка, трюмо с полосатой оборкой и симпатичный неуклюжий стул, обтянутый саржей в крупные желтые цветы с бирюзовыми листьями, и рядом — торшер.

И хоть через открытые окна дул довольно прохладный ветер, мне захотелось на улицу. Поехать домой, выпить чего-нибудь, потом, может, смотаться на пляж и встретить там рассвет. Я надел трусы.

И услышал, как она подымается вверх по лестнице. Я тут же схватил телефонную трубку и изготовился было сказать: «Черт! Да, прямо сейчас», когда она войдет, а потом изложить ей наскоро сочиненную байку о том, что произошло ужасное убийство, вроде даже и с поджогом. В общем, славную и красивую историю, со вспоротыми трахеями и отрезанными гениталиями. Думаю, она бы мне поверила.

Но она вошла с банкой колы, бокалом, бутылкой вина, зажав в зубах штопор. Она выглядела такой беззаботной. Я повесил трубку и взял у нее штопор.

— Ты звонил на службу? — спросила она и вручила мне бутылку.

— Ага. Ничего срочного.

Я открыл бутылку, налил, выпил. Желание бежать слегка ослабло. Кажется, мы еще немного поболтали, потому что, если бы я обнял ее, я бы снова пропал. Я помню, что мы опять легли, и я опять водил пальцами по ее чудесной коже, но старался не подвигаться к ней. Это было ужасно здорово, лежать вот так, ощущая тепло ее тела и прохладу ветерка. Небо уже утратило дневную ослепительность, его отттенок приобрел мягкость: ясность голубого смешивалась с золотисто-розовым.

Я прошептал, стараясь не нарушить очарования:

— Я так люблю это время дня.

Бонни посмотрела в окно.

— Волшебный час.

Она поцеловала меня в губы, очень нежно и медленно.

— Есть такой термин в кинематографиии. Время перед наступлением сумерек. Достаточно светло, чтобы снимать, но есть еще какая-то умиротворенность, утонченность, какой-то волшебный, колдовской свет. И нужно снимать быстро, потому что стоит замешкаться — и очарование может исчезнуть, а пока оно длится, может получиться что-то действительно прекрасное… Наверное, я выпил слишком много вина и задремал на пару минут. Проснувшись, я обнаружил, что Бонни с интересом изучает мое лицо. Она отвела взгляд и сказала, пожалуй, слишком поспешно:

— Прикидывала, как бы ты выглядел без усов.

— А вот и нет. Ты думала: что это за чертов мужик здесь развалился, как у себя дома.

— Да.

Мои пальцы заскользили ниже, по ее горлу и груди. Я погладил ее живот и почувствовал, как напряглись ее мышцы. Два или три раза поцеловал. И мы снова принялись за старое, на этот раз со страстью, по сравнению с которой предыдущий раунд казался легкомысленным упражнением. Я вдруг понял, что рычу, как зверь.