Волшебный фонарь

И круг за кругом, на коньках возвращается в свою молодость, в свою юность, и ветер, и солнце, и с высоких гор, с белых облаков спустились и закружились вокруг Ольки, Сережки, Валерки, и совсем не убит, а вот стоит там, под знакомой, старой, белой от инея ивой, и ждет ее с непокрытой головой, в свитере с оленями, он, первый, шестнадцатилетний, и улыбается ей, и она улыбается ему.

Круг за кругом, все легче, все быстрее скользящий шаг, и теперь уже нет ни воспоминаний, ни сожалений, только ветер в лицо, и солнце, и Жизнь.

В КАФЕ

За столиком сидел старый, усталый человек, с пышными, спокойными усами моржа.

— Вам чего? — спросила официантка и подала в разукрашенной обложке меню на меловой бумаге.

Старик поднял голову и поглядел на нее выцветшими глазками.

— Оранжад.

— Что? — переспросила девушка.

— Оранжад, — повторил он. — Апельсиновую воду.

— Только яблочная, — сказала девушка, с любопытством глядя на странного посетителя.

— Оршад, — пробормотал старик, как бы ни к кому не обращаясь.

— Что? — снова переспросила девушка.

— Оршад, грильяж, — бормотал старик.

Девушке казалось, что он бредит или, может быть, над ней смеется.

— Мазагран, — сказал старик и, как бы прислушиваясь к слову, повторил: — Мазагран.

— Чего он хочет? — спросила другая официантка.

— Не пойму, какие-то слова говорит, сейчас в обморок упадет, — сказала девушка.

— Дай ему валидол, — сказала другая официантка, и они обе засмеялись.

У ТЕАТРАЛЬНОЙ АФИШИ

Полночь.

В опустевший вестибюль метро входят он и она, оба пожилые. Муж идет к кассе, она останавливается у театрального киоска и читает вслух афишу:

— МХАТ, «Мария Стюарт». Хорошая вещь.

Подходит муж.

— Пойдем.

Она, не слыша, как загипнотизированная, продолжает:

— Оперетта «Вольный ветер». Хорошая вещь.

Он молчит.

— Вахтангова. «Шестой этаж». Хорошая вещь.

Он:

— Ну пойдем же.

— Сад «Эрмитаж». Кубинские артисты. Хорошая вещь.

Муж:

— Долго ты тут будешь топтаться?

— Малый, Филиал. «Стакан воды». Хорошая вещь.

Муж:

— Перестань ты, пора спать!

Она поворачивается к нему. В глазах ее тоска и укор.

В НОЧНОЙ ТИШИНЕ

Ночью, когда затихает шум улиц, в зимнем, заснеженном городе ясно слышна жизнь железной дороги — стук проходящих вагонов, и вдруг паровозный гудок, одинокий и забытый где-то в полях, и будто кричит из молодости, из юности, все тот же призывный, щемящий, обещающий.

И снова кажется, что впереди еще вся жизнь, что можно и надо все сделать, всего достичь, и хочется уехать из этих тихих белых улиц с уснувшими темными домами. И снова в тулупе сидеть на зимних узловых станциях в буфете, и пить пиво из высоких пенистых кружек, и курить горькие командировочные самокрутки; в больших станционных окнах с двух сторон широкие перроны, гудит колокол, и сотрясается земля, и мелькающий свет поездов на Юг и на Север, хлопают и визжат тяжелые вокзальные двери, вбегают пассажиры и стоя поспешно едят горячий дымящийся борщ и битки «по-казацки».

И ты тоже медленно собираешься и уезжаешь в железном тамбуре по делам индустриализации, и вдали, в начинающейся метели, гаснут огни станции, еще одной станции твоей жизни.

Ведь, в сущности, вся жизнь — дорога, а годы — как станции: шумные, веселые, счастливые и серые, тихие, жуткие и совсем глухие, до крыш засыпанные снегом, названий которых ты и не знаешь.

Кричит, кричит в ночном городе гудок, одинокий, яркий, тоскливый…

МИМОЗА

31 декабря, последний день года. Лютый мороз.

Огромное багровое солнце на закате, и в малиново дымящемся сумраке раннего зимнего вечера готический силуэт высотного здания на Смоленской, странно похожий на чужеземный собор.

На улице продают первую мимозу.

— Мимоза, мимоза, живая кавказская мимоза!

Отчего так прелестны эти легкие светло-желтые веточки, слабенькие, замерзшие?

Отчего вызывают такую нежность, такую жалость, радость?

Да, они из будущего года, они из той весны, которая еще только грядет, пробивается из-за этой городской, холодной, глухой и долгой зимы.

Они первые пришли из будущей весны, которая несет нам новую веру, бесконечную и неиссякаемую, что вдруг снова будет молодость, будет то великолепное, несказанное, несбывшееся, пророчески обещанное нам еще в раннем младенчестве.

ЭХО

К полуночи вверх по Ордынке идет, опираясь на палочку и близоруко держась стены, совсем крохотный, высохший старичок в шинели и нахлобученной на самые глаза фуражке с зеленым околышем.

Седенький, невесомый, с желтым костистым лицом, в темных очках, он будто вышел этой ночью прощаться с городом, с жизнью.

Мимо идут три парня навеселе, и один говорит, обращаясь к самому высокому и богатырскому:

— Геша, а ведь и ты такой будешь!

— А это мне до лампочки, — отвечает Геша.

И все трое бесшабашно, на всю улицу, хохочут.

Каменное эхо долго и жизнерадостно гудит в переулках.

В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ

Без пяти двенадцать. Через центр Москвы, по безлюдной Манежной площади проходят пустые троллейбусы, и тишина такая, что слышно, как падает снег.