Волшебный камень

— Представьте, мы только что уговаривали остаться Андрея, и примерно с такой же настойчивостью. И знаете, что он сказал? «Отец мой жил ровно: хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. И приходилось ему порой совесть хозяевам закладывать. А я, добрый молодец, живу того ровнее: ни хлеба, ни соли, зато совесть чиста!» Вот и я не хочу бесчестья!

Сказав это, она взглянула на Варю, но та словно не слышала. Она смотрела долгим печальным взглядом на Нестерова, и была в этом взгляде такая призывная сила, что Сергей еще мгновение помедлил на берегу, Саламатов весело крикнул:

— Долгие проводы — лишние слезы!

Нестеров переступил борт глиссера, не отрывая глаз от Вари. Как ему хотелось, чтобы Варя вдруг кинулась к нему и сказала: «Я еду с тобой!» Но Варя молчала, а глиссер медленно отходил от берега.

— Все-таки поссорились? — спросил Саламатов.

— Да, — сухо ответил Нестеров. — Из-за тебя. Куда ты отправил Суслова?

— Суслов поехал по своему делу, — строго заметил Саламатов. — У него не менее важное задание, чем у тебя.

Больше они не разговаривали об этом.

От Стрелки до Ртищева острова глиссер целый день шел между плотбищами[21], где все еще продолжалась скатка леса. Многие штабеля еще не были и начаты, они возвышались десятиметровыми откосами, и казалось, будто река одета в бревенчатые стены. По реке, угрожая глиссеру, плыли оголенные на порогах от коры бревна. Водитель крутил руль во все стороны, и глиссер кружился по реке, словно пьяный.

На этом участке работали сплавщики-добровольцы из города и окрестных деревень. Подоткнув подолы широких домотканых юбок, девушки в красных и голубых шерстяных чулках стояли на штабелях с камбарцами[22] в руках, похожие на огромных птиц. Услышав рокот мотора, они опустили камбарцы и долго смотрели на глиссер, неподвижные и задумчивые, отдыхая в эти минуты от тяжелой работы. Когда мотор затих — на плесах водитель экономил горючее и вел глиссер на малых оборотах — с берега долетела печальная песня:

Убили солдата в жестоком бою,
Солдатское сердце не бьется.
И родину он не увидит свою,
Домой никогда не вернется.
Смертельную рану сжимая рукой,
Одной он печалью томился.
Что он не простился с женой молодой,
С семьею родной не простился…

Девичьи голоса высоко подняли последние слова, потом замолчали в печали о солдатской судьбе. Звуки таяли, расплывались над серой водой, и вдруг одинокий страстный голос снова повторил последние слова, чтобы где-то в высоте передать хору. Водитель выключил мотор, глиссер сносило назад, но никто не обращал внимания на это — так захватила песня.

Над полем сраженья рассеялся дым,
Умолкли последние взрывы.
Печальные ивы склонились над ним,
Шептались и плакали ивы.
Приди, погляди, молодая жена,
Грустишь ты, про мужа не зная.
Чужая его приняла сторона,
А ива такая ж родная…

Песня смолкла. Мотор зарокотал, и девушки скрылись за поворотом. Темная вода разошлась двумя волнами, словно разрезанная тяжелым лемехом. Хмурые деревушки вдруг возникли из-за поворота реки, чтобы растаять, словно они только почудились. И снова стоял на берегу черный, косматый лес, снова высились, еще не подходя к берегу, черные, костлявые горы.

Саламатов сидел на переднем кресле, изредка ощупывая лежавший возле него мешок. В мешке было зерно, которое он собирал всю осень чуть ли не по зернышку, списываясь с опытниками района, разъезжая по дальним селам. Недалеко на севере была пустынная парма, в которой не рос хлеб. Колхозники в верховьях занимались только охотой и скотоводством. Но и охотникам, и рыбакам, и скотоводам нужен хлеб. И Саламатов выискивал морозоустойчивые сорта ячменя — самого северного злака.

К вечеру глиссер вошел в ущелье. Река, сжатая отвесными стенами, сопротивлялась вторжению человека. Голые песчаниковые скалы стояли в воде, словно спустились напиться. Эхо усиливало рокот мотора до грохота грома. В узком прямом коридоре, как бы рассеченном ударом ножа, бревна бросались на скалы, будто протестуя против бешеного бега воды. Камень Говорливый вонзался в небо. Водитель выключил мотор, но долго еще слышалось эхо. Можно было подумать, что где-то следом шел второй глиссер. Водитель крикнул, и скала отчетливо повторила его слова, придавая им какое-то угрожающее звучание. На вершине Говорливого раскачивался лес. Там буйствовал верховой ветер, ощущаемый только птицами.