Волшебный корабль

Внезапный взгляд, брошенный ею на хозяйку лавочки, застиг Янтарь в миг явного любования собственным мастерством. Она определенно торжествовала, видя, до какой степени Альтия увлеклась разглядыванием ее бус. Желтоватые щеки женщины готовы были окраситься румянцем, а глаза прямо-таки светились, словно у кошки, греющейся возле огня.

Когда она заговорила, ее голос тоже был наполнен теплом:

– Я хотела бы, чтобы мы с тобой подружились.

– Почему?

– Потому что я вижу, как ты идешь против течения жизни. Ты осознаешь ход событий, ты вполне понимаешь, как следует вести себя, чтобы легко и приятно плыть по волнам… Однако у тебя хватает дерзости противостоять им. С какой стати? – А просто ты смотришь на происходящее и говоришь себе: «Нет, такая участь меня не устраивает. И я ей нипочем не поддамся!» – Янтарь покачала головой, но легкая улыбка не несла в себе осуждения. – Сколько живу, подобные люди всегда меня восхищают. Очень немногие, знаешь ли, отваживаются спорить с судьбой. Тьма народу ругательски ругает те рубашки, которые скроила им злая недоля, а потом все равно берут их и надевают да так и носят до гробовой доски. А вот ты – ты скорее выйдешь нагишом в зимнюю бурю. – И опять легкая, мимолетная полуулыбка. – Как-то мне не хочется, чтобы такое с тобой произошло. Поэтому я и дарю тебе бусину, чтобы ты хоть ее могла на себя надеть.

– Ты говоришь прямо как ясновидящая, – протянула Альтия жалобно.

И тут ее палец натолкнулся на нечто затаившееся на самом дне корзинки. Еще толком не обхватив бусину пальцами, еще не вынув ее на свет, Альтия откуда-то уже знала, что это ЕЕ бусина. И тем не менее, поднеся ее к глазам, она затруднилась определить, почему ей захотелось выбрать именно эту. Она держала в пальцах… яйцо. Обычное деревянное яйцо с просверленной в нем дырочкой, чтобы можно было носить на шее или на запястье. Оно было теплого коричневого цвета, а из какого дерева сработала его Янтарь – вовсе невозможно было сказать. Слои дерева шли не от острого конца к тупому, а поперек. По сравнению с остальными сокровищами, лежавшими в корзинке, яйцо выглядело совсем простым и незамысловатым. И все же оно как-то по-особому легло Альтии в руку, когда она укрыла его в кулаке. Его было удивительно приятно держать: примерно то же испытываешь, когда гладишь котенка.

– Можно мне взять… вот это? – спросила Альтия тихо. И даже затаила дыхание.

– Яйцо… – Янтарь опять улыбнулась, и на сей раз улыбка не торопилась исчезать с ее лица. – Яйцо морской змеи. Да, возьми его. Конечно. Возьми.

– Ты точно ничего не хочешь взамен? – спросила Альтия напрямую.

Вполне дурацкий вопрос, и она сама это понимала. Но было в Янтарь нечто такое, что остерегло Альтию и подсказало ей: уж лучше задать глупый и неловкий вопрос, чем сделать предположение – и ошибиться.

– Взамен, – спокойно ответствовала Янтарь, – я тебя попрошу лишь об одном. Позволь мне помочь тебе.

– Помочь – в чем?

Янтарь улыбнулась:

– В плавании против течений судьбы.

Уинтроу набрал полные пригоршни тепловатой воды из ведерка, выплеснул себе в лицо и потер ладонями щеки. Потом со вздохом опустил руки обратно в ведро в поисках хотя бы временного облегчения. Отец сказал ему, что лопнувшие волдыри суть первый шаг к настоящим мозолям. «Эти нежные жреческие ручки огрубеют не более чем за неделю. Сам убедишься», – пообещал он жизнерадостно, когда последний раз ему довелось обратить внимание на существование сына. Уинтроу ему ничего не ответил. У него язык не двигался от усталости.

Он вправду не помнил, приходилось ли ему вообще когда-либо прежде так уставать. В монастыре его успели многому научить: он умел слушать собственное тело и отчетливо понимал, что нарушены его самые что ни есть глубинные ритмы. Он привык просыпаться с рассветом, а на закате отправляться в постель. А теперь отец и помощники капитана вынуждали его к совершенно иному суточному распорядку, привязанному к вахтам: ложиться и вставать надо было не по солнцу, а тогда, когда отбивали склянки[40]. Форменная жестокость, причем не вызванная какой-либо необходимостью, ведь корабль все еще стоял у причала. Науки, которые Уинтроу приходилось теперь постигать, были, по его мнению, не так уж трудны. Но «учителя» не могли понять, что он полнее и легче осваивал бы новое для себя дело, если бы ему позволяли как следует отдыхать между уроками – как телом, так и душой. А вместо этого его будили в какой-нибудь несусветный час – и опять гнали на мачты, заставляли бесконечно вязать узлы, сшивать жесткую парусину, не говоря уж о том, чтобы драить, чистить и мыть. И все это – с оскорбительными кривыми улыбочками, с презрением и насмешкой в каждом распоряжении. Уинтроу был уверен в своей способности справиться с любым заданием, которое они ему давали. Но ведь можно было это задание именно давать, а не… швырять. Швырять с презрением и злобой…

Он вытащил из ведра неистово саднящие руки и осторожно промокнул их более-менее чистой тряпицей.