Волшебный корабль

Кативший тележку не обращал на причитания несчастной никакого внимания. Как и все прочие в деловитой, многолюдной толпе. Только Уинтроу проводил их взглядом. «Может, она сумасшедшая? – мелькнула у него мысль. – И там, на тележке, совсем не ее сын, и работнику это известно?»

Потому что иначе умалишенными следовало признать всех горожан. Ибо может ли человек в здравом рассудке смотреть на то, как мать просит отдать ей тело умершего сына, – смотреть и не вмешиваться? Но не вмешивался никто. В том числе и он сам, Уинтроу. Или он совсем уже очерствел и человеческое страдание перестало трогать его?

Он вскинул глаза и по-новому пригляделся ко всему, что происходило на улице.

Здесь действительно легко можно было спятить.

Посредине улицы под ручку прохаживались люди. Они заглядывали в палатки и загородки, как любые посетители самой обычной ярмарки, гуляющие между лотками. Они рассуждали о размере и цвете, оценивали возраст и пол… Вот только живность, которую они себе выбирали, была двуногая.

Люди покупали людей. Оптом и в розницу. Уинтроу шел мимо внутренних двориков, где стояли вереницы скованных вместе невольников. Их так вереницами и приобретали, чтобы приставить к общим работам в городе или на ферме.

В углу такого дворика предлагал свои услуги татуировщик. Он развалясь сидел в кресле, а рядом стояли выложенные кожей тиски для зажимания голов и лежал большой камень с вделанным в него кольцом для цепи.

– Недорого! Недорого! Купил нового раба – пометь его своим знаком! Недорого!

Мальчишка-зазывала был прикован за ногу к тому самому камню с кольцом. Несмотря на зимний день, он был облачен в одну набедренную повязку. Всю его кожу покрывали татуировки, сделанные хозяином, так что каждый мог подойти и сам убедиться в его мастерстве. Недорого. Совсем недорого…

А еще здесь были здания, в каждом из которых держали разного рода рабов-ремесленников. Уинтроу замечал вывески, призывавшие покупать то плотников, то каменщиков, то белошвеек… В одном месте продавали даже танцоров и музыкантов. Всякий человек может впасть в нужду и долги, и потому-то здесь можно было подобрать себе совершенно любого раба, какой только понадобится. Лудильщика, портного, солдата, моряка… Учителя, няньку, приказчика и писца… «Чего ради нанимать, если можно просто купить, и дело с концом?» – такова, кажется, была философия, которую здесь исповедовали. Уинтроу только задавался вопросом, каким образом получалось, что люди, выбиравшие себе живую покупку, не узнавали в несчастных невольниках себя самих, своих соседей и ближних?

Но это волновало только его одного. Остальные разве что прикрывали лица надушенными кружевными платочками, спасаясь от вони. Облюбованного раба заставляли подняться, пройтись, даже пробежаться по кругу рысцой. Женщин и девушек уводили в зарешеченные помещения и там подвергали тщательному осмотру.

Видно, в глазах здешнего люда денежная неудача, неспособность отдать долги сразу низводила друга или соседа до положения простого товара, который не зазорно выставить на продажу, не стыдно купить.

С иными рабами обращались заметно лучше, чем с прочими. То были особо ценные приобретения: люди ученые, талантливые и умелые. Кое-кто из них, невзирая на все ничтожество своего нынешнего положения, держался со спокойным достоинством, вполне осознавая собственную стоимость и гордясь ею.

Но были и другие – их, как услышал краем уха Уинтроу, называли расписными: это оттого, что историю их путешествия из рук в руки можно было проследить по густой росписи татуировок. В основном таковыми были невольники строптивые и неукротимые; покладистые и послушные легче приживались у хозяина и задерживались в одном доме надолго. Тот, кого украшало более пяти татуировок, считался далеко не подарком. Таких продавали дешево и шпыняли, как норовистый скот.

Татуировки же на лицах рабов, когда-то считавшиеся варварским обычаем калсидийцев, были теперь в Джамелии более чем обычны. Уинтроу с болью видел, что великолепная Джамелия не только восприняла варварский обычай, но даже развила его. Танцоров и разного рода забавников помечали татуировками маленькими и неяркими – чтобы они своим видом не оскорбляли хозяйского взгляда, не мешали развлекаться. Закон пока еще запрещал покупать раба или рабыню единственно для плотских утех, но там и сям Уинтроу попадались татуировки, не оставлявшие никакого сомнения в том, для чего их носители в действительности предназначены. И поистине проще было разглядывать татуировки, чем смотреть этим людям в глаза.

…На каком-то углу, из тысяча первой по счету вереницы выставленных на продажу рабов Уинтроу неожиданно окликнули:

– Жрец! Жрец! Напутствие и утешение Са умирающему!