Волшебный магазин

Но она страдальчески относилась к авансам, которые ей незамедлительно выплачивали, потому что их надо было отрабатывать. А именно это и не получалось. И не хотелось.

Поэтому согласилась поехать на семинар в Ялту, чтобы в уединении, вдали от семьи и детей, сосредоточиться на работе. Написать пьесу о молодежи. Сроки поджимали.

Заняла у обеспеченной родственницы сто рублей и оставила детей на няньку. На кого мужа – не знала и не вникала. У них уже давно все шло наперекосяк.

К поезду ее провожал один из поклонников – уже отработанный номер. Согласилась из жалости, ей он был совершенно по фигу.

Он жалко посидел в купе, неловко тюкнул в щеку и удалился, оглядываясь.

Она забыла о нем в ту же секунду.

В поезде ехал веселый народ – братья-драматурги. Государство изредка подкармливало авторов выездными семинарами. В Ялту в феврале на целый месяц – это была удача. С ними ехали руководители и их жены – наиболее свободная и обеспеченная группа товарищей. Хорошо одетые, с запасами хороших лекарств лечить свои хорошие болезни. Уже в поезде они все надели солнечные очки и стали похожи на кобр.

Ехали к теплу, везли легкую одежду, рассчитывали на приятный ранний загар, который потом закрепят в августе в Юрмале.

Татьяна, которую все звали Тусей, мучительно копалась в своей несостоятельности. Один известный, но полумаститый драматург – с поредевшей лысиной, но с хорошим чувством юмора, по имени Рудик, оказался с ней в одном купе СВ. Татьяне это не понравилось – пилить до Симферополя прилично, и что – не расслабиться, не переодеться?

Направилась к своей еще литинститутской преподавательнице напроситься к ней в купе. Но у той весь двойной номер был в ее пользовании и она совершенно не желала никого впускать.

– Ничего, справишься, будет хорошо, потом спасибо скажешь, – цинично утешила она и выставила бывшую ученицу в коридор.

По коридору фланировал драматург от Латвии Валдис, цепко наблюдая за перемещениями коллег, за стихийно возникающими романами, прислушиваясь к порхающим репликам, – и сразу же записывал в записную книжку. Он писал пьесу о богеме и ее тлетворном влиянии на здоровое советское общество.

Туська попила чаю со своим соседом по купе. Латыш, проходя мимо, каждый раз чуть тормозил возле приоткрытой двери. Рудик сыпал анекдотами, оттачивая их на Туське. А она была очень благодарным слушателем – хохотала как сумасшедшая.

Валдис старался запоминать анекдоты, но переспросить стеснялся. Надеялся, что потом вспомнит.

Наконец настало время ложиться спать. Давясь от хохота, Рудик и Туська решили не закрывать дверь – «чтобы все нам завидовали». Потом он все же вышел и дал ей переодеться. Она, радуясь, что у нее есть летнее платье, в котором можно было элегантно прилечь, быстро постелила постель и легла, натянув одеяло с простыней до глаз. Освобождать соседу купе она не собиралась.

Рудик быстро лег, и некоторое время они лежали молча. Туся думала, сказать или не сказать, что она храпит.

– Между прочим, я храплю, как денщик, – сообщила она соседу. Тот вынул беруши и спросил, что она сказала.

Повторять не хотелось. Она сказала:

– Надо занавеску спустить. Свет в глаза!

Это был как бы намек, чтобы это сделал Рудик, но тот уже запихнул свои беруши. Пришлось самой вылезти из-под одеяла и, радуясь своему летнему платью, потянуть вниз тяжелую штору.

Неожиданно раздался голос Рудика:

– Какая у тебя хорошенькая ночная рубашечка!

Туська задохнулась от негодования:

– Между прочим, это мое самое красивое летнее платье.

Рудик уже не реагировал, на глаза он натянул простыню. Некоторое время лежали молча. Потом вдруг оба начали хохотать. Валдис уже бежал от дальнего сортира с блокнотом наизготове.

Еще немного похохотали. Рудик заснул.

Туська лежала и думала, что жизнь не удалась и что никаких проблесков не предвидится, нет у нее способностей для легкого и быстрого заработка. Нет умения организовать жизнь. А жизнь стала очень тесной, как в коммунальной квартире, – варианты только в личной жизни. Не в работе, не в поездках, не в творчестве.

В ней кипела и перегорала какая-то страсть, она еще не понимала какая, но понимала, что наступает конец желаниям, новым встречам, подползает возраст, о котором она никогда не думала, – возраст подводить итоги.

В большой необъятной стране стало нечем дышать. Однажды от тоски она полетела от Бюро пропаганды на Дальний Восток, и когда вышла в Хабаровске из самолета и увидела корявое слово «Агитпункт» в окружении тусклых электрических лампочек, поняла, что все они живут в одной гигантской ловушке. И единицы, буквально единицы могут дышать, но за это надо стать сволочью.

Иногда она думала – может, стать, но и для этого надо было иметь связи, талант, как у Евтушенко, и в партию вступить, как ее уговаривали. Да она еле из комсомола вылезла по возрасту. А то должна была как миленькая ходить на собрания в Союз писателей и голосовать за весь этот бред.

Вспомнила, что на семинаре будут новые люди. Хотя бы пообщаться.