Волшебство и трудолюбие

Парламент, мистраль и Дюранса —
Вот эти три бедствия Прованса.

Мы едем по мистической Камарге. Сколько здесь всяких мифов о чудищах! Тут и знаменитый обитающий в Роне дракон. Тут и вытягивающаяся лошадь Драпе. До сих пор пугают малышей тем, что эта лошадь крадет ночью непослушных детей и, сажая их себе на спину, увозит в болото, где съедает их, и с каждой новой жертвой спина лошади удлиняется так, что можно усадить двадцать человек.

Тут и коза дьявола, которая может всю ночь плясать возле вас на задних ножках, стуча копытами, и своими раскаленными, как угольки, глазами и светящимися зеленым светом рогами заманит, завлечет вас в болото и затопчет в трясину.

Дорогой Ольга рассказывает мне легенду о двух Мариях. Легенда эта относится к 30-м годам новой эры. Две Марии, одна из них Жакобе — мать апостола Иакова, другая — Саломе, тетка Иисуса Христа. Этих двух Марий вместе с их служанкой Сарой язычники усадили в лодку без весел и паруса и бросили в открытое море, рассчитывая, что лодка где-нибудь перевернется. Лодку долго носило по морям и наконец прибило к берегу Средиземного, недалеко от Марселя.

На этом место был воздвигнут собор-крепость — жители укрывались здесь во время набегов сарацин. Собор двух Марий стоял у самого моря, и волны плескались в его стены, на которых искрился слой соли. Но море мелело и уходило от берегов, и через несколько веков собор оказался посреди веселого белого курортного городка Сент-Мари-де-ля-Мер.

Мы приехали до начала торжества. Но увы — ни одного цыгана! Оказалось, что цыганское паломничество к статуе Сары, которую они выбрали себе в покровительницы, бывает в конце мая. Вот тогда стекаются сюда все цыгане мира, чтобы чествовать свою неканонизированную святую, статуя которой стоит в склепе собора. Этот же весенний праздник устраивают скотоводы — гардианы — своим покровительницам, двум Мариям.

Мы успели осмотреть собор, огромный, холодный и какой-то голый. Возле амвона стояла на возвышении небольшая лодка с двумя стоящими в ней занятными деревянными фигурками двух Марий.

К двенадцати часам дня церковь полна народу. Было множество арлезианок в национальных костюмах. На амвоне пастор начал мессу, тут же в двух креслах уселись двое, — видимо, мэр и его жена в национальном костюме. Наступил торжественный момент, в каменном своде над алтарем распахнулись створки окна, и оттуда выполз ящик, который начал медленно спускаться вниз на шнурах, сплошь увитых гирляндами цветов. В ящике были мощи, останки двух Марий, якобы схороненных в склепе собора. Все сопровождалось песнопениями, подхваченными хором прихожан, потом очередь желающих потянулась приложиться к раке.

Мы вышли наружу. На площади перед собором готовились к процессии, уже стояли всадники-гардианы. Их было около двадцати — и старики, и совсем еще мальчики. В руках у них были увенчанные маленькими трезубцами копья, которыми пользуются погонщики, они же — эмблема моря. Самые старшие вместо трезубцев держали знамена и хоругви, шитые золотом. Из собора почетные граждане вынесли на плечах лодку со святыми, и кортеж двинулся.

Это было необычайное зрелище. Впереди ехали гардианы, за ними несли двух Марий, священники в белых ризах с кружевами и служки со свечами шли с песнопениями. Потом шли дети, девочки в арлезианских костюмах в парах с мальчиками-гардианами, за ними взрослые красавицы арлезианки. А вокруг бежала толпа с фото- и киноаппаратами. Процессия двинулась по городу к пляжу, где был воткнут в песок длинный шест с камаргским красно-желтым флагом.

Покачивалась над толпой лодка со святыми, хор пел только один припев, ничуть не напоминающий церковный мотив, а скорее народный:

Марии, Марии, святые Марии.
Наши святые Марии.

Все это было сказочно красиво и очень наивно. Но самая красота обряда началась, когда, достигнув берега, всадники вошли в воду и, обернувшись к флагу, развевающемуся на ветру, встали широким полукругом. Под копытами лошадей кипела пена прибоя, лошади вздрагивали от холодных брызг, обдающих их снизу. Две Марии в лодке устремили свои кукольные удивленные личики в безбрежные просторы сверкающей синевы. И тоненькими, чистыми голосами запели дети. Я смотрела на все это с насыпи, и мне казалось, что я присутствую на какой-то древней народной языческой игре, красочной, пышной и полной радости. Весь католицизм, сухой и догматический, растворился здесь в красоте южного неба, в синеве Средиземного моря, в трепете морского ветерка, в смуглой прелести арлезианок, и все это свежее, ликующее, прозрачное так и осталось в моей памяти незабываемым ощущением вечного праздника.

Процессия повернула к храму, и вскоре берег опустел. И только в стороне, на песке, остались лежать рыбачьи лодки, как лежат они на вангоговском этюде, написанном семьдесят лет назад на этом же самом месте. И мне вспомнились строчки из письма Ван Гога Бернару: