Волынская мадонна

Гальперин дремал на кушетке. Он вернулся из госпиталя полчаса назад, принес утешительные известия, что больная через месяц-другой пойдет на поправку, и с молчаливого дозволения отца-командира завалился спать перед дальней дорогой.

У майора тоже имелось время отдохнуть, но он не мог себе такого позволить.

Со станции Мазовая доложили, что два взвода обстрелянных красноармейцев готовы к отправке, ждут последних указаний.

– От кого указаний? – разозлился Шелест. – От Господа Бога? Сегодня я за него!

Станислав вызвал Кисляра и без объяснения причин приказал ему установить наблюдение за Романюком и Замулой.

Тот удалялся, ворча под нос:

– За Кирыком следи, за этой парочкой тоже. Где я вам столько людей найду? С фронта выпишу?

За окном уже стемнело – одиннадцатый час вечера. Мерцала настольная лампа.

Майор никак не мог найти себе покоя, перебирал бумаги, начинал вдруг чистить пистолет.

Вышел на связь капитан Губин, сообщил, что три закрытых грузовика отправлены в указанном направлении, можно встречать. «Указанное направление» – это задний двор заброшенной консервной фабрики на Торговой улице. Шелест планировал выступить оттуда в четыре часа.

Он погружался в какое-то подобие медитации. Отключались чувства, работали только мозги. Майор выстраивал логическую цепь из фактов и событий. Перед его глазами вставали люди, их разговоры, нюансы поведения. Да разрази их гром!

В первом часу Шелест грозным рыком поднял Гальперина, дал ему полторы минуты на сборы. В четверть второго они спустились в подвал, отобрали у охранника ключи и отправили его подальше. Гальперин остался скучать в коридоре, поглядывал в приоткрытую дверь.

Шелест вошел в камеру, сел рядом с женщиной. Она напряглась, поежилась, робко посмотрела ему в глаза и снова уткнулась в свои колени.

– Что происходит, Леся? – вкрадчиво спросил Шелест. – Я умею разбираться в людях. Зачем ты на себя наговариваешь? Хочешь получить смертный реальный приговор за причастность к массовой гибели советских граждан?

Она сморщилась, зашмыгала носом. Ну, детский сад с барабаном!

– Живо рассказывай, как было на самом деле! – потребовал Стас. – Ты ведь не предавала партизан, честно воевала на своем участке фронта. Не ври. А ну, посмотри мне в глаза.

Олеся не могла это сделать. Она действительно сломалась. А контрразведка этому еще и поспособствовала.

– Слушай, девица красная, хватит ломаться! – рассердился Шелест. – По-твоему, нам делать нечего, вот и носимся с тобой, как с писаной торбой? Не понимаешь, что тебя все равно обманули бы?

Ох уж эта неистребимая женская натура, лишенная элементарной логики, хоть какого-то подобия здравого смысла. Она ревела, как девчонка, у которой отобрали куклу. Гальперин из коридора недоуменно хлопал глазами.

Разразился сумбурный поток подсознания. Олеся не думала, что ее так быстро раскусят. Нет, конечно, никакая она не предательница, как и все нормальные люди, ненавидит фашистов и их приспешников, возомнивших себя борцами за независимую Украину. Нет другого государства, кроме Союза Советских Социалистических Республик! О чем ведут речь эти сволочи, садисты и убийцы?

Все, что она рассказывала про тот день, когда их группа подверглась нападению, – чистая правда. О судьбе полковника Елисеева ей ничего не известно. К Горбацевичу она не ходила, вообще не знакома с этим убийцей.

Подозрение и арест стали для нее потрясением. Жизнь сломалась. Даже если ее отпустят, пятно не отмоется. Но шансов на освобождение практически нет.

Жуткий страх за ребенка, в котором она души не чает, за маму, у которой начинаются тихие проблемы с психикой.

После вчерашнего допроса ей в камеру через уличное окошко кто-то подбросил записку Оконце крохотное, стекло отсутствует. Его заменяет сеть из стальной решетки. Сквозь нее вполне можно просунуть бумажку, свернутую в трубочку.

«Тебе придется признаться, что это ты сдала националистам базу Глинского, – примерно так гласило послание. – С тобой все равно кончено, чекисты живой не выпустят. Не признаешься, мы уже сегодня зарежем твою мать и дочь. Попросишь защиты, все равно прикончим. Помни об этом каждую минуту. Их жизнь зависит только от тебя.

Скажешь, что сможешь провести солдат на нашу базу в урочище. Схема маршрута прилагается. Что будет происходить дальше, не твое дело. Тогда твои родные не пострадают. А тебе все равно конец.

Помни, мы постоянно следим за тобой. Записку съешь».

Олеся решила показать записку Шелесту, кинулась к двери и встала. Она рыдала как ненормальная. Да кому в этом мире есть дело до ее дочурки? Только ей! Чекисты и контрразведчики – безжалостные роботы, им плевать на живых людей! Проняло так, что сама себя не узнала.

Она выплакала годовой запас слез и решила, что признается в том, чего не делала. Но как? С какого вдруг перепуга?

Пока колебалась, пришел майор, выложил историю про некоего Левко Кирыка. Бандеровцы грамотно сунули в замес эту никчемную личность. Вот Леся и призналась.

– Теперь вы все знаете. Что будет с моей дочерью?

– Что с запиской?

– Проглотила, – пролепетала женщина. – Они этого требовали.