Волжское затмение (СИ)

Он назвался Николаем Уткиным, рабочим-путейцем. Объяснил, что у перекрёстка Пробойной и Варваринской на него напали четверо неизвестных, отобрали деньги и документы и бросились наутёк. Пытаясь их преследовать, он и натолкнулся на милицейский патруль.

И ведь, главное, что обидно-то? — взглядывал он в смурные милицейские физиономии, будто призывая их в союзники. — Нашли ж ведь кого грабить, сук-кины дети! Простого трудягу, каждая ж копейка на счету! Ну, я и взъярился, что ж это, в самом деле!

Благородный гнев, значит, — гадко усмехнулся начальник. — Понимаю… А вот мне всё кажется, Уткин, что где-то мы с вами встречались. Бывают же такие наваждения, а?

Н-нет… Не припомню. А вы сами-то кто будете? — простодушно улыбнулся Каморин.

Греков, — коротко представился начальник. — Зам по розыску.

А-а… Нет. Не виделись, товарищ Греков. Я не по вашей части, — покачал головой Каморин. — Я вообще ни в полиции, ни в милиции не бывал раньше, так что…

“Греков… Греков…” — вспоминал Каморин. Нахимсон предупреждал. Тип весьма подозрительный. И надо ж было этому чёрту так невовремя оказаться здесь!

Ну, утро ночи мудренее, — опять ухмыльнулся Греков и встал со стула. — Завтра выясним, какой вы Уткин, по чьей вы части и где мы с вами встречались… Встречались ведь!

Василия Андреевича препроводили в камеру. В её просторном, рассчитанном на большой приток постояльцев чреве ночевали всего трое. Один был здорово пьян, мычал, икал и, мучительно трезвея, болезненно мотал головой. Второй сидел на топчане, ёрзал, хрустел трухлявым соломенным матрасом, вздыхал и зевал. Третий спал. С аппетитным, утробным храпом. Сутки с лишним не спавший Каморин задул принесённую караульным свечу, вздохнул, лёг на топчан и затих, закинув руки за голову. Что ж, можно и вздремнуть. Теперь ничто не мешает. А утро ночи и в самом деле мудренее. Усталость взяла своё, и Каморин отключился. Намертво. Без сновидений.

Проснулся он от грубых толчков в бок. С трудом разлепил глаза и увидел над собой встревоженное лицо сокамерника.

Вставай. Ну! Вставай же. Слышь, стреляют… По всему городу палят, что за чёрт…

Каморин, не выдавая беспокойства, прислушался. Треск винтовочной и револьверной пальбы долетал отовсюду, и трудно было сказать, в какой стороне стреляют. Казалось, что везде. Сердце упало. Так надеялся он, так хотел, вопреки всему, чтобы у Перхурова сорвалось. Но нет. Что ж, судьба и так достаточно поулыбалась им.

Шумы движения на улице как будто стихли. Слышались лишь недалёкие выстрелы. Уже не такие частые и ожесточённые. Стало беспокойно. Одолевало нетерпение узнать, захвачен ли город, или же атака Перхурова каким-то чудом захлебнулась. Но ответ не замедлил явиться. Лично. В виде комиссара милиции Фалалеева. Грубое лицо его было припухшим, не то спросонья, не то с похмелья. Воспалённые глаза хмуро глядели на обитателей камеры.

Ну, вот что, шантрапа, — хрипло, лениво и густо, будто через силу, выговорил он и открыл учётную книгу. — Дуракам, говорят, везёт… Та-ак. Филиппов, Кандыбин, Мамонов и… Уткин! Спекуляция, драка, пьяный дебош, хулиганство… Мелкие вы людишки. И ведёте себя мелко… Пакостники.

И сурово, с прищуром, оглядел постояльцев. Невзрачный жалобно вздохнул. Храпун вытянулся лицом, подавляя зевок.

Вот что, негодяи. Ваше счастье. Даю вам пять минут — и чтоб духу вашего тут не было. Барахло в зубы — и вон отсюда. Время пошло!

Арестанты не заставили себя упрашивать. С мышиной резвостью за минуту ушмыгнули они из камеры. Последним, с достоинством, но поспевая, однако, за другими, вышел Каморин. Стоявший у двери Фалалеев даже не покосился на него. Он спешил, наверное, освободить место для новых, куда более интересных постояльцев. С Грековым он, судя по всему, повидаться не успел. Иначе разговор был бы совсем иной. Если бы вообще был. Но Василий Андреевич не упустил возможности оглядеть Фалалеева. Комиссар милиции был в новом кителе, а на левом рукаве аккуратным бантом красовалась белая повязка. “Это ещё что?” — опешил поначалу Каморин и, догадавшись, усмехнулся горько и зло.

На Ильинской площади было уже вполне светло. Здесь, у отделения, было пусто, но у храма Ильи-Пророка копошилось и суетилось несколько десятков вооружённых людей. Некоторые были в военном, но большинство — в штатском. И у всех на рукавах белые повязки. Далеко видны, в глаза так и бросаются. Туда нельзя… Повинуясь мгновенному наитию Каморин зашёл за угол отделения и, держась стены, чтоб не увидели из окна, вынул носовой платок, сложил его угол к углу и аккуратно повязал на левое предплечье. Не хуже, чем у Фалалеева. Противно, да ничего не поделаешь. Надо уцелеть. Жизнь на этом ещё не кончена, а там посмотрим, чья возьмёт…