Волжское затмение (СИ)

В эту короткую июльскую ночь приснилось Антону детство. Будто идут они с отцом по улице вдоль длинного щелястого забора, и Антошка, озоруя, ведёт по этому забору зажатым в руке сухим прутиком. Спотыкаясь на щелях, прутик отрывисто щёлкает по доскам: тра-та-та-та! А забор всё не кончается. Отец посмеивается, говорит сыну что-то увещевающее, грозит пальцем, но тщетно. Не слышит Антон, увлёкся. Только забор перед глазами и нескончаемое “тра-та-та” в ушах… И вдруг он наткнулся на что-то, вздрогнул крупно, всем телом, и проснулся. Звуки не исчезли. Напротив, их стало больше, и перестук этот стал разнородным и беспорядочным. Антон вскочил. “Стреляют… Стреляют…” — отрывисто пронеслось в голове. “Пах! Пах! Пах!” — слышались глуховатые, лёгкие хлопки. “Хлесть! Хлесть!” — тяжело и звонко летело в ответ. “Револьверы… Винтовки… “ — машинально и тупо спросонья отмечал Антон. В училище на военных занятиях его кое-чему научили. Но настоящую, живую, всамделишную перестрелку он слышал впервые.

Мягкая, замедляющаяся, сбивчивая дробь конского топота. Нарастающий натужный рёв моторов. Какие-то машины по Даниловской идут… Тяжёлые. Вон аж стёкла дрожат.

Антон нашарил брюки, натянул и поспешил в переднюю комнату, к Даше. Она уже сидела на кровати, белея ночной сорочкой, озиралась и тёрла глаза.

Антон… Что это? — голос сонный, но перепуганный, всхлипывающий. И выпростала уже из-под лоскутного одеяла ноги, пытаясь встать. Антон, подскочив, схватил её за руки.

Сиди, сиди… А лучше ложись… Ничего, Дашка. Стреляют, — и покосился на занавешенное окно. Но там как будто стихло.

Вот так раз… — с непонятной горечью и обидой вздохнула Даша и крепко прижалась щекой к Антонову плечу. — Кто хоть?

Да кто ж разберёт… — волнуясь и тяжело дыша сквозь зубы, выговорил Антон и бережно провёл ладонью по мягким Дашиным волосам. — Завтра всё узнаем… Завтра.

На работу он проспал. Обычно в половине седьмого всех в округе поднимал резкий, дребезжащий гудок табачной фабрики. Она тут близко, через квартал. Но сегодня гудков не было. Ни одного. Такого не случалось даже в самые смутные дни весны и осени прошлого года. “Серьёзное, видать, дело-то… Серьёзное!” — мрачно думал Антон, завтракая наспех отваренной “в мундире” картошкой. На ходиках с глумливой кошачьей мордой было начало десятого. И даже в жёлтых, грубо нарисованных, бегающих вслед за маятником глазах кота мнилось Антону что-то хитрое, тревожное, угрожающее. “Что же будет-то… Что будет?” — тоскливо задавал он себе привычный уже вопрос и с трудом проталкивал в горло липкие куски прошлогодней картошки. Даша подала ему кружку с водой. Он благодарно улыбнулся ей и вздохнул. В её усталых, с красными прожилками, глазах читались те же самые чувства — тревога и неопределённость. Девушка пыталась улыбаться, но улыбка получалась вымученной и смазанной.

Антон, да не ходил бы ты никуда… Переждём давай, пусть всё уляжется. Мало ли что там! — присев возле Антона на корточки, просительно заглянула она ему в лицо. Высокий, выпуклый лоб чуть наморщился, а мягкая, наскоро заплетенная пшеничная коса тяжело упала с плеч на подол ночной сорочки. И словно фонтан обжигающе горячей нежности прорвался вдруг в груди Антона. В носу защипало. Заморгали глаза. Отведя взор и закусив губу, он помолчал и ответил:

Нет, Дашенька, нельзя. Надо узнать… Я скоро, Дашка. Скоро, — успокаивающе кивнул он и ласково провёл пальцами по Дашиной макушке. — Только ты уж смотри, не подводи меня. Закройся — и сиди тихо, как мышь. Никому не открывай. Нет никого — и всё. Поняла?

Девушка нехотя кивнула.

А может, я с тобой? Мне ведь тоже интересно… Да и одной тут… Не боязно, а не по себе как-то. А, Антон?

Что ты! Что ты! — будто отбиваясь от стаи назойливых мух, замахал руками Антон. — Не вздумай! Вдруг опять стрелять начнут? Нет, Дашка, сиди. Сиди и жди, — и, вздохнув, поднялся из-за стола, вдел ноги в сандалии, нахлобучил картуз.

Ну, бывай. Ворота на засов, дверь запрёшь и — молчок, — напутствовал он Дашу.

Антон… Прошу тебя, осторожней… Ты… У меня… — запинаясь, проговорила девушка — Кроме тебя…нет у меня здесь больше никого. Береги себя.

Антон пристально посмотрел ей в глаза, притянул за руки и поцеловал. В лоб. Целомудренно и опасливо. Резко повернулся и вышел. Во двор. А потом, коротко махнув Даше, за ворота. И услышал за собой стук задвигаемого засова.

Несмотря на неранний утренний час на улицах было тихо и пустынно. На бледных и смурных лицах редких прохожих читалось одно общее выражение тревоги и вопросительности. “Так, — отмечал про себя Антон. — Не я один, значит… Но что случилось-то? Что? И знакомых-то никого…”