Воображаемое. Феноменологическая психология воображения

В начале второй части нашего исследования мы определили чистое знание как сознание образца. Но мы добавили, что речь идет о «двойственном сознании, которое одновременно предстает и как пустое сознание некоей структуры объективных отношений, и как наполненное сознание субъективного состояния». Одним словом, с тем же правом, с каким мы назвали его дообъектным, его можно было бы назвать и дорефлексив-ным. Оно действительно поставляет субъекту сведения о его собственных способностях: «да, я знаю, я мог бы узнать, и т. д.», но последние не проявляются в полной мере как спонтанная активность идеации, и отношение, порождающее объект знания, выступает то в качестве объективного отношения, то в качестве образца для построения мыслей. Это неравновесное состояние может выродиться в образное знание; при этом рефлексия полностью исчезает. Оно может превратиться и в чисто рефлексивное сознание, то есть полагать себя сознанием некоего образца для самого себя. В этом случае смысл слова будет схватываться в рефлексивном плане как содержание понятия, а смысл фразы — как суждение. В этом же плане умозаключение выступает как определенная последовательность мыслей, рождающихся в самой глубине их внутренней сферы, посылки — как действенные образцы для формулировки заключения, а психическая мотивация принимает следующую форму: «Если я полагаю, что из а следует Ь, а из b следует с, то, чтобы оставаться в согласии с самим собой, я должен полагать, что из а следует о. Именно с учетом рефлексивного характера классического умозаключения формальная логика определяется как исследование условий „согласия разума с самим собой“. Вся эта идеативная деятельность развертывается в плане рефлексии, мысли появляются как таковые в то самое время, когда они формируются. Сознание отделено от объекта, пока длится рассуждение. Оно может воссоединиться с ним на уровне заключения, если превратит это последнее в неотрефлексированное утверждение. Эта рефлексивная идеация не сопровождается образами. Во-первых, они тут бесполезны; а во-вторых, они утратили бы свое значение, если бы выступили как сознания образов, а не объектов.

Но идеация может целиком происходить в нерефлексивном плане: достаточно, чтобы чистое знание выродилось в образное, то есть потеряло бы свой дорефлексивный характер и стало бы действительно нерефлексивным. В таком случае всякая мысль становится сознанием той или иной вещи, а не сознанием самой себя. Постичь смысл того или иного слова не означает теперь схватить то или иное понятие — это означает воплотить в реальности некую сущность; схватывание суждения опирается на то объективное содержание, которое немцы называют Sachverhalt.* Этот нерефлексивный план мы могли бы назвать планом присутствий ввиду той установки, которую принимает сознание: в самом деле, оно ведет себя так, как если бы перед ним присутствовали объекты, о которых оно выносит свое суждение, то есть стремится схватить эту вещь и выстроить мысли о ней как о внешнем объекте. В этот момент понимание слова сводится к тому, что перед сознанием конституируется соответствующая вещь. Понять слово „пролетариат“ значит конституировать этот пролетариат и явить его сознаникк Форма, в которой проявится эта природа, будет, разумеется, пространственной, потому что сознание не может отдать себе отчет в каком-либо присутствии иначе, нежели в пространственной форме. Но этот переход к пространственное™ вовсе не неизбежен. На самом деле, в сознании здесь естественным образом происходит смешение трансцендентного и внеположного. Побуждаемые понять смысл слова „пролетариат“ или фразы „природа подражает искусству“, мы пытаемся перенестись к самим вещам, с тем чтобы их рассмотреть; иначе говоря, первый шаг сознания состоит в обращении к интуиции. Таким образом, схватывание слова выражается во внезапном появлении объекта. Поэтому пространственные определения не являются знаками или образами структурных отношений, конституирующими вещь: они схватываются как сами эти отношения. Они и есть эти отношения, конституированные знанием, которое воплотилось в ряде движений. Но объект, разумеется, не конституируется реально, он присутствует здесь только „в образе“ и, стало быть, сам по себе предстает как отсутствующий. В коррелятивном плане установка сознания представляет собой не наблюдение, а квазинаблюдение и, следовательно, наличие в образе объекта не сообщает сознанию ничего нового, так как конституирование объекта в образе уже есть схватывание. Тем не менее дальнейшие мысли будут даны как реакции сознания на трансцендентный объект, короче говоря, как результаты созерцания, хотя они и вьггекают обычным путем из первоначального схватывания. Вскоре мы изучим механизм такого мышления в образе и увидим, что если построение схемы ничего не меняет в феномене схватывания, то дальнейшие мысли оказываются существенным образом искажены в силу того, что были мотивированы первоначальной мыслью в образе.