Воображаемые сообщества

Протестантские, англоязычные креолы, жившие к северу, находились в гораздо более выгодном положении, чтобы реализовать идею «Америки», и в конце концов действительно добились успеха в присвоении себе повседневного звания «американцев». Исходные тринадцать колоний занимали территорию, которая была меньше территории Венесуэлы и составляла лишь треть от размера Аргентины[181]. Будучи географически скученными, их рыночные центры, находившиеся в Бостоне, Нью-Йорке и Филадельфии, были легкодоступны друг для друга, и их население было сравнительно тесно связано как торговлей, так и печатью. В последующие 183 года «Соединенные Штаты» могли постепенно численно умножаться по мере того, как старое и новое население перемещалось на запад из старого центра на восточном побережье. И все-таки даже в случае США есть элементы сравнительной «неудачи», или съёживания притязаний: неприсоединение англоязычной Канады, десять лет независимого суверенного существования Техаса (1835—1846). Если бы вдруг в XVIII в. в Калифорнии существовало внушительных размеров англоязычное сообщество, разве не вероятно, что и там возникло бы независимое государство, которое сыграло бы в отношении тринадцати колоний такую же роль, какую сыграла Аргентина в отношении Перу? Даже в США аффективные узы национализма были достаточно эластичными, чтобы в сочетании с быстрой экспансией западного фронтира и противоречиями между экономиками Севера и Юга ввергнуть их почти столетие спустя после Декларации независимости в пучину гражданской войны; и эта война сегодня остро напоминает нам о тех войнах, которые оторвали Венесуэлу и Эквадор от Великой Колумбии, а Уругвай и Парагвай — от Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы[182].

В качестве предварительного вывода, возможно, будет уместно еще раз подчеркнуть узкие и специфические задачи вышеприведенной аргументации. Она нацелена не столько на объяснение социально-экономических оснований сопротивления, направленного в Западном полушарии против метрополий в период, скажем, с 1760 по 1830 гг., сколько на объяснение того, почему это сопротивление было воспринято во множественных, «национальных» формах — а не в каких-либо других. Экономические интересы, поставленные на карту, хорошо известны и явно имеют основополагающее значение. Либерализм и Просвещение тоже, несомненно, оказали мощное влияние, прежде всего тем, что дали арсенал идеологической критики имперских и anciens régimes[183]. Однако, как я предполагаю, ни экономический интерес, ни либерализм, ни Просвещение не могли сами по себе создать и не создавали тот тип, или форму, воображаемого сообщества, который необходимо было защищать от посягательств этих режимов; иначе говоря, ничто из них не создавало общую рамку нового сознания — т. е. едва заметную периферию его поля зрения, — в отличие от попадавших в центр этого поля объектов восхищения или отвращения[184]. Решающую историческую роль в осуществлении этой особой задачи сыграли креольские паломники-функционеры и провинциальные креольские печатники.

5. СТАРЫЕ ЯЗЫКИ, НОВЫЕ МОДЕЛИ

Закат эры успешных национально-освободительных движений в обеих Америках довольно точно совпал с началом эпохи национализма в Европе. Если рассмотреть характер этих новых национализмов, изменивших за период с 1820 по 1920 гг. облик Старого Света, то от прежних национализмов их отличают две поразительные особенности. Во-первых, почти во всех них центральное идеологическое и политическое значение имели «национальные печатные языки», в то время как в революционных Америках английский и испанский языки никогда не составляли проблемы. Во-вторых, все они могли работать, опираясь на зримые модели, предоставленные их далекими, а после конвульсий Французской революции и не столь далекими провозвестниками. Таким образом, «нация» стала чем-то таким, к чему можно было издавна сознательно стремиться, а не просто видением, очертания которого постепенно становились отчетливыми. И в самом деле, как мы увидим, «нация» оказалась изобретением, на которое невозможно было заполучить патент. Она стала доступным предметом для пиратства, попадавшим в очень разные, иной раз самые неожиданные руки. Итак, в этой главе мы аналитически сосредоточим наше внимание на печатном языке и пиратстве.