Воображаемые встречи

Печальное начало жизни. Отец Зигмунд погиб в неравном бою еще до рождения сына. Мать Зиглинда ненадолго пережила своего избранника. Маленького Зигфрида приютил нибелунг Миме, брат Альбериха, потерявшего клад. Он спрятал осколки Зигмундова меча.

Не из любви, не из жалости нибелунг приютил сироту. Он жаждет отнять у дракона шлем-невидимку и кольцо, а без Зигфрида ему не обойтись. Он знает, кем станет Зигфрид, когда вырастет.

Но Зигфрид не верит, что безобразный карлик его отец. Выведав тайну своего рождения, он весело покидает жилище нибелунга, взяв с собой осколки отцовского меча.

Вот он идет, беспечный и юный, радостный и прекрасный. На его плечах звериная шкура, в руках обломки меча, за спиной пастушеский рожок.

Поют птицы, несмолкаемо шелестит лес. Деревья склоняют свои ветви перед полубогом, а он и не догадывается о своем величии.

А карлик Миме ползет вслед. Кто из композиторов утверждал, что музыка не может обрисовать безобразное? Прислушайтесь к голосу Миме, похожему на змеиное шипение, к скачкам и пассажам фагота, имитирующего прыжки и ползание нибелунга. Музыка все может! Но что бы она ни изображала, она остается музыкой.

Из обломков меча Вотана сковать новый непобедимый меч! Это сумеет лишь тот, кто не знает страха.

Полюбуйтесь на «Ковку меча»![166] Хейза! Вся кузница сотрясается от ударов молота о наковальню, огонь гудит, золотые искры рассыпаются. Они поют, поет весь огонь… Молот бьет в такт. И все это сопровождает ликующую песню Зигфрида.

А теперь попробовать силу меча. И Зигфрид с грохотом разбивает наковальню.

Отпрянувший, притаившийся в тени дуба Миме едва приходит в себя.

— Вот ужо натерпишься страху, юнец, когда увидишь самого дракона!

— Неужели я наконец узнаю страх? Тогда веди меня к чудовищу!

Дракон Фафнер злобно рычит, его пасть изрыгает пламя. Прежде он был полубогом; жажда золота превратила его в дикого зверя. Но в нем нет величия льва или тигра; как цепная собака, он сторожит клад.

Золото не прельщает Зигфрида, и страх не приходит. Чудовище кажется ему забавным; оно бросается навстречу. Отличный предлог, чтобы еще раз испробовать силу отцовского меча!

Кровь издыхающего дракона брызнула на руку. Зигфрид подносит ее к губам, и с этой минуты он понимает язык зверей и птиц. Полноте, этот сын природы и прежде понимал их. Но сказка есть сказка; не будем лишать ее поэтических давних примет.

Зигфрид идет дальше, следуя зову птички. Он еще не вслушался в шелест леса, но говор птички внятен: «Там, вдали, за высокой огненной стеной…» И она летит, указывая дорогу.

Солнце в зените, можно отдохнуть, достать рожок и поиграть. Птичка умолкла. Кольцо он надевает на руку — оно красиво, а Зигфрид чувствителен к красоте. Шлем-невидимка пригодится в будущих битвах.

Что-то грустно становится среди лесного покоя. С кем разделить радость победы? Зигфрид всегда одинок в этой глуши. Медведь был единственным товарищем его детских игр. И только во сне являлся иногда странный, милый облик, похожий на его собственный. Кто бы это был?

«Там, вдали, за огненной стеной…» — снова поет птичка.

«Я иду за тобой, предвестница».

«… Спит неведомая дева».

Вот уже гудит и близится пламя. Все напевы победоносно сплетаются и гремят; и среди них — еще неведомый и возвышенно прекрасный мотив пробуждения Брунгильды.

Он поражал колоссальными размерами, но ни его внешний вид, ни самый зал, в сорок восемь метров высотой, не могли понравиться; они скорее подавляли, чем восхищали.

Дом Вагнера, где жил он сам, доставил бы большую славу зодчему, У входа внушительная фреска изображала Вотана с его странническим посохом. Вилли прочитал надпись: «Покой моей мечты».

— Вот и пойми, что это значит! — сказал синьор Личчио, попутчик Вилли во время прогулки. — «Покой моей мечты»! Как всегда, напыщенно и туманно. Каждый шаг ходулен, каждое слово загадочно!

— Вы не любите Вагнера, — отважился заметить Вилли.

— Когда-то я очень любил его, потом ненавидел. Теперь всей душой рад, что музыка его спасла…

— Спасла? От чего?

— От собственной его натуры. От тех слепых сил, которые жили в нем и которые, помимо музыки, обнаруживались иногда свирепо и пагубно. Но у него был свой ангел-хранитель — муза Эрато…[167] Я не стану рассказывать вам о моих отношениях с Вагнером, — продолжал синьор Личчио, — да это и неинтересно. Скажу лишь, что самая сильная его черта, помимо музыкального гения, — это необычайная, сверхъестественная воля. Посмотрите, как он подчинил себе баварского короля. Да что короля! Люди многих стран, целое «вагнеровское общество», собрали деньги — огромное состояние, чтобы построить ему этот театр. Он подчиняет себе людей, гипнотизирует их…

— Однако он долго жил в бедности, никому не известный…