Воображаемый друг

Доведись этим тупицам хотя бы на три месяца поменяться местами с Кэти Кайзер – им было бы о чем лить слезы. Им бы хоть на сутки стать пепельницами для своих папаш. Им бы изо дня в день выслушивать, какие они уродины. Им бы, страдая от истощения, изо дня в день выслушивать, что они – жирные свиньи. Им бы постоять мокрыми на морозе, видя перед собой только алюминиевый сайдинг тесного родительского домишки. Пусть бы попытались узреть в этом сайдинге отражение прекрасного будущего.

Гляди на эту халупу, Кэти. Дай срок – у тебя будет просторный особняк.

Самый большой в городе. И бриллиантовое колье в придачу.

Гляди: вот отражение завидного мужа. Гляди: вот отражение прекрасного сына.

Им бы впиваться что ни ночь ногтями себе в ладони, чтобы не уснуть вечным сном на обледенелом заднем дворе. Им бы посмотреть, как отец тем временем напивается в теплой кухне. Только тогда у них появится право рассуждать, не подвергался ли в свое время насилию этот мерзкий алкоголик. А то ведь всякое бывает. Представьте себе, мучителями родных детей становятся и те, кого никто и никогда не мучил. Извечный вопрос: что было раньше – курица или яйцо? Как знать. Всегда кто-то бывает первым. И хоть бы раз. Хоть бы один-единственный раз за все эти восемь лет переливания из пустого в порожнее на студийном диване оказался какой-нибудь честный отец – да она бы тут же пожертвовала ему миллион.

– Проснулся я как-то утром и решил: отныне буду гасить сигареты о дочурку.

– Но по какой причине? Оттого, что именно так вас истязали в детстве? – спросит его ведущий.

– Да нет. Со скуки.

Миссис Коллинз тут же отправила бы ему чек в благодарность за прямоту, а другой чек – его детям, понимающим, наверное, каково жилось Кэти Кайзер. А всех остальных заставила бы хоть один день побыть в ее шкуре. Чтобы к вечеру до них дошло: она, черт побери, не лужа у них под ногами.

– Кэтлин? Ты что, не в себе? – взъелся ее муж.

Миссис Коллинз сверилась с настенными часами. Пока суд да дело, прошло десять минут.

– Прости, милый, – выговорила она. – Мне слегка нездоровится. Повтори, пожалуйста: что ты сейчас сказал?

– Я сказал, что вынужден ехать в Лес Миссии – разбираться с этим хулиганством. Понятно, что сегодня сочельник, но сроки поджимают.

Он напрягся, будто ожидая, что жена примется рвать на нем новую дорогую рубашку-поло, когда услышит о его предстоящей отлучке. Но она только улыбнулась.

– Разумеется, милый. Вечером, после завершения всех трудов, тебя будет ожидать лучший в мире рождественский ужин.

– С тобой все нормально, Кэтлин? – усомнился он.

– Разумеется, – повторила она, точно выверяя улыбку.

– Это правда?

– Езжай по делам. Я буду наготове.

С этими словами она поцеловала его в губы. Надумай она сделать ему минет по случаю их годовщины, не осушив перед тем трех бокалов шардоне, он и то не был бы настолько поражен. Миссис Коллинз много значила для мужа. Но ждать от нее понимания не приходилось.

– Ладно, – сказал он. – если что понадобится – звони.

Жена кивнула, и они распрощались. Как только он скрылся из виду, миссис Коллинз заметила, что до крови расцарапала себе ладони. А до этого даже не чувствовала, как впивается ногтями в кожу. Она обвела взглядом лежавших на каталках чумазых пациентов.

Все они сверлили ее глазами.

Она не сомневалась, что в отсутствие мужа стала единственной их мишенью. Полученных ею знаний истории оказалось достаточно, чтобы припомнить, как бунтари обходятся с женами богачей. Миссис Коллинз догадывалась, что все эти людишки пытаются нагнать на нее страху, но они не учли главного.

Для нее они значили не больше, чем алюминиевый сайдинг.

Игра в гляделки продолжалась с минуту. Когда последний из игроков заморгал и опустил взгляд, миссис Коллинз вышла в коридор. Можно приписать это здравому смыслу. Или внутреннему голосу. Но что-то ей подсказывало: надо немедленно забрать отсюда сына и отвезти домой. А там налить себе вина и полежать в ванне. Повторно воспользоваться душем в больничном санузле, хоть и отдельном, было выше ее сил. Вернувшись в палату, она застала такую сцену: сын читал вслух ее матери, хотя та по-прежнему лежала без чувств.

– «Чтобы лучше видеть, дитя мое», – декламировал он.

– Поехали, Брэйди, – шепнула она.

– Я хочу еще посидеть с бабушкой, – прошептал он в ответ.

– Бабушка без сознания, – не уступала она.

Брэйди заупрямился.

– Нет. Бабушка в сознании. Мы только что с ней беседовали.

– Не выдумывай. Бери куртку.

– Я не выдумываю.

Миссис Коллинз посмотрела на свою мать, лежащую в глубоком забытье. Сын любил жестокие розыгрыши, но так низко еще не опускался.

– Считаю до трех, Брэйди Коллинз. На счет «три» ты будешь приговорен к собачьей конуре.

Но Брэйди не шевельнулся.

– Честное слово, мы с ней беседовали, – повторил он.

– РАЗ, – начала миссис Коллинз.

– Бабуля, проснись, – окликнул Брэйди.

– ДВА, – прошипела его мать.

– Умоляю, бабуля! Иначе она меня увезет!

– ТРИ!