Воображаемый собеседник

Но всем, и тов. Майкерскому тоже, было сейчас не до Евина. Взоры снова направились на Петра Петровича, а Петр Петрович молчал.

— Петр Петрович! — вскричал тов. Майкерский. — Деньги-то при вас?

Ему даже стало страшно своего вопроса, и он откашлялся, потому что голос его внезапно сел. Невольно вслед за ним откашлялись и остальные. А Петр Петрович все еще молчал. Тогда тов. Майкерский закричал уже с отчаянием:

— Петр Петрович! Что же вы молчите?

Петр Петрович взглянул на него, как будто только сейчас расслышал, что к нему обращаются. Он сказал совершенно спокойно:

— Деньги при мне. Мне они не нужны. Только пяти червонцев не хватает. Я их дал взаймы. А остальные — вот.

Он вынул из кармана так и не смятые бумажки и положил на стол. Евин схватил пачку и быстро пересчитал.

— Девяносто пять, — сказал он и с возрастающим недоумением посмотрел на всех.

— То есть как дали взаймы? — растерянно спросил тов. Майкерский, беспрестанно моргая глазами. — Кому дали?

Собственно говоря, всем следовало обрадоваться, что девяносто пять червонцев целы и что все их страхи, значит, были напрасны. Стоило ли вообще упоминать о недостающих пяти червонцах? Такая мелочь была просто смешна в сравнении с тем, что только что пришлось пережить. Но поведение Петра Петровича было так загадочно, говорил он так просто и спокойно, а вся история была до того непонятна, что сотрудники не спускали с него глаз, как будто ждали теперь от него чего-то совершенно непостижимого и необычайного. Он же ни на секунду не заволновался, не изменил своей обычной позы, голоса, жестов и говорил спокойно, почти весело. Это-то спокойствие и легкость, эта словно подразумевавшаяся веселость не только изумляли, они прямо пугали сотрудников.

— Взаймы дали? — переспросил тов. Майкерский, словно не веря ушам своим.

— Я их Черкасу дал, — ответил Петр Петрович. — Вы, кажется, знаете его. Он очень просил. Я и подумал: отчего же не дать, раз просит? Человек он милый, разговорчивый, интересный. Я дал.

— Петр Петрович! — в исступлении крикнул тов. Майкерский. — Что вы говорите? Да ведь деньги-то казенные!

Петр Петрович озадаченно посмотрел на него и нахмурился. Потом помощник заведующего растерянно обвел всех глазами.

— Казенные… — пробормотал он, — казенные… Ах, да, — словно вспомнив что-то и отмахиваясь от этого, как от назойливой мухи, сказал он, — я вам забыл сказать, Анатолий Палыч. Я вовсе не хочу скрывать от вас. Я эти деньги, то есть все сто червонцев, не для того взял, чтобы спрятать, или на расходы… Просто — лежали деньги, я и взял. Собственно, я не знаю, зачем я их взял.

Он остановился, подумал и вздохнул. Прежняя легкость сменилась у него тягостным недоумением. Он сразу стал хмур и угрюм.

— Да, — повторил он медленно, точно вдумываясь в свои слова. — Не знаю. Лежали — я и взял.

Если сослуживцы со страхом ждали от Петра Петровича чего-то необычайного, то вот это необычайное произошло. О нем рассказал сам Петр Петрович. Но он рассказал это так просто и естественно, что сослуживцы готовы были отказаться поверить ему. Ничья исповедь, никакое открытие не могли бы поразить их больше, чем признание Петра Петровича. Но простота и легкость, с которыми он преподнес всем свое признание, в соединении с каким-то совершенно искренним недоумением, звучавшим в его словах, никак не вязались с необычайностью события. А он сам, казалось, не понимал, чему удивляются сослуживцы. Он сам как будто ничего необыкновенного в своем поступке не видел. Он не понимал, казалось, даже такой простой вещи, что этого поступка никак не ожидали именно от него. Он говорил о казенных деньгах таким тоном, как будто подобрал на улице никому не нужную, брошенную вещь, принес домой и удивился, зачем он эту вещь поднял. Ему даже не приходило в голову, что за его поступок людей судят и осуждают. Но, с другой стороны, этот поступок, так, как он о нем рассказывал, был бессмыслен. Взять деньги для чего-нибудь — это все понимали. Но взять неизвестно зачем — это казалось выше человеческого понимания.

— Ну, погодите, — произнес вдруг обычно не открывающий рта Петракевич с дикою злобой. — Я и в театр могу прийти! Я ему покажу, мерзавцу!

— При чем тут Черкас? — высоко подняв брови и повернувшись к Петракевичу, спросил Петр Петрович. — Ведь это я деньги взял, а не он. И он не знал, из каких денег я ему даю. Он, наверно, думал, что из моих собственных.

При имени Черкаса сотрудники переглянулись, что снова очень удивило Петра Петровича. Казалось, многим из них стало что-то ясно, только они не могли это назвать. Но после слов Петра Петровича и эта блеснувшая догадка почти погасла. Все молчали. Наконец тов. Майкерский откашлялся и неуверенно сказал: