Воображаемый собеседник

— Я не знаю, кому вы дали деньги, тов. Обыденный (это обращение по фамилии доказывало, что тов. Майкерский выходил уже понемногу из своей растерянности и начинал правильно оценивать события). Конечно, их можно взыскать с этого гражданина, который с первого взгляда внушил мне подозрение, если только они еще у него, ведь деньги, повторяю, казенные. Но это — скандал. Я бы не хотел доводить дело до скандала. При этом может пострадать репутация нашего распределителя. Я надеюсь, во-первых, что вы сами покроете недостающую сумму. Наконец, я просто задержу ее из вашего жалованья. Очевидно, у вас на руках ее нет, иначе вы бы вообще, вероятно, не начали всего этого разговора. Я полагаю, что пока мы все сложимся и временно восполним ваш долг. Как вы думаете, товарищи? Я вот даю червонец.

Тов. Майкерский порылся в бумажнике и протянул названную им бумажку. Петр Петрович глядел нашего с серьезным любопытством и вслед за ним сам зашарил по карманам.

— Вот, — сказал он, — у меня тоже есть. Двенадцать, тринадцать, вот — четырнадцать рублей. Больше нет.

— Двадцать четыре рубля, — сказал тов. Майкерский. — Товарищи, кто может еще дать? Это ведь временно. Тов. Евин все запишет и выдаст вам при уплате жалованья за счет тов. Обыденного. Я бы не стал беспокоиться, но я люблю, когда в кассе все цело. Мало ли что может быть.

Все подошли к столу и положили на него разные суммы. Евин все записывал.

— А вы сами, тов. Евин? — спросил тов. Майкерский.

— А я сам ни гроша не дам! — закричал вдруг скупой Евин. — Мало я намучился, еще плати!

До этого крика было нечто как бы автоматическое в движениях и во всем поведении сотрудников. Резкий возглас Евина напомнил им, что каждый из них — человек сам по себе, не похожий на других, с собственным мнением и собственными словами. Им захотелось отмежеваться от Евина, и они отвернулись от него. Даже тов. Майкерский не удостоил его взглядом. А сотрудники загудели, хотя и приглушенно. Слышно было, как упрямо твердил Петракевич:

— А я говорю, во всем танцор виноват!

Остальные что-то говорили о старости, об усталости, о враче. Петр Петрович слушал это гудение равнодушно. Даже выкрик Евина на него не подействовал, он только внимательно взглянул на бухгалтера и усмехнулся, словно жалея Евина за то, что деньги имели для него такую ценность.

— Тов. Кочетков, — сказал тов. Майкерский уже прежним своим начальственным тоном, — ступайте к дверям, а то никого там нет. Тов. Обыденный, вы тоже, пожалуйста, пойдите… ну, все равно куда пойдите. А вас, товарищи, я попрошу еще остаться на минуту.

Кочетков вышел. Петр Петрович еще не понимал, почему его отсылают. Он спросил:

— А я вам не нужен, Анатолий Палыч?

Тов. Майкерский недовольно сморщился и опустил глаза.

— Я вас прошу выйти, — сказал он. — Мне нужно… нам нужно… Одним словом, пожалуйста, выходите.

Петр Петрович пожал плечами. Он и теперь еще не понял, чего хотят от него. Он обвел всех глазами — все отвели свои глаза в сторону. Сердце его вдруг бешено заколотилось, как будто без причины. Он не решился задать еще вопрос, боясь, что, если он откроет рот, все услышат стук его сердца. Он сгорбился, поник и медленно вышел из кабинета. Оставшиеся не без тревоги посмотрели на тов. Майкерского.

— Вот что, товарищи, — облегченно вздыхая, сказал он. — Нас не касается, что такое с гражданином Обыденным. Я за такие проступки признаю одно наказание: немедленное увольнение. Хорошо еще, если мы при этом не сообщим в угрозыск. Но ведь это не какой-нибудь случайный у нас человек, а тов. Обыденный, он служит у нас со дня основания распределителя. Он — лучший и первый наш специалист. Конечно, со спецами надо быть всегда особенно осторожными, это ведь буржуазный элемент. Но с ним ни разу ничего не случалось. Я им нахвалиться не мог, да и вы, кажется, тоже. Мы его все даже любили. И поступок его в конце концов никому не повредил. Кроме того, мне лично, да и вам, кажется, этот поступок совершенно непонятен. Вот почему я решил посоветоваться с вами, прежде чем поступить с ним так, как я поступил бы в этом положении, не скрою, даже с любым из вас.

Момент был, с одной стороны, настолько торжественный, а с другой — настолько ответственный, что Райкин и Геранин чуть не расплакались. Они ведь не привыкли ни к таким сценам, ни к тому, чтобы с ними советовались. Они отводили глаза даже друг от друга. Они так любили Петра Петровича, — что охотнее дали бы разрезать себя на кусочки, чем пережить все, что произошло и что еще продолжало происходить, и что так жестоко развенчивало их кумира. Но и остальные были настроены не многим веселее. Первым заговорил храбрейший из всех — Ендричковский.

— Что уж наше мнение спрашивать, — мрачно сказал он. — Тут, может быть, врач нужен, а не мы.

— Танцор виноват, — еще мрачнее с упорством повторил свое утверждение Петракевич.

— Нас бы погнали, — колко заявил Евин. — Так чего же?

— А у кого был ящик не заперт? — со злобою накинулся вдруг на него Ендричковский. — Других в соблазн вводишь! Еще, может быть, тебя-то и надо гнать, бухгалтер! У, подлая душонка!