Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии

Тем не менее, даже если сам государь и благоволил к своим иудейским подданным, не все в его королевстве были довольны тем, что враги истинной веры могут властвовать над христианами. Сильнее всего антиеврейские чувства были заметны среди мелких дворян и клириков. В XII в., когда в экономике резко повысилась роль денег, церковные власти стали ужесточать древний запрет давать в долг под процент: «Серебра твоего не отдавай ему в рост, и хлеба твоего не давай ему для прибыл» (Лев. 25:37); «Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост» (Втор. 23:20); «И взаймы давайте, не ожидая ничего» (Лк. 6:35). «Декрет» Грациана, который резюмировал основные принципы церковного права, сформулировал запрет так: «Все, чего требуют сверх основной суммы, – это ростовщичество». Хотя на практике этот принцип далеко не всегда соблюдался, считалось, что христианин не должен давать денег в рост христианину (аналогичный запрет на процентные ссуды единоверцам существовал и среди иудеев). Проповедники обличали ростовщичество как смертный грех и попытку заработать на времени, которое принадлежит только Богу[607]. В результате в разных концах Европы потребность в кредите стали удовлетворять иудеи. Чужаки, которые не имели права владеть землей, – они с XII в. по мере формирования системы гильдий были вытеснены из большинства профессий и во многих регионах начали специализироваться на ростовщичестве. Историк-испанист Памела Паттон показала, что в Кастилии это произошло во второй половине XIII в. В результате их все чаще стали воспринимать как чужеродное меньшинство, эксплуатирующее христиан[608].

До XIII в. в испанском искусстве почти не встретить агрессивных антииудейских мотивов, какие в то время сделались общим местом в Англии, Франции или Германии. Однако в эпоху Альфонсо X и на Иберийском полуострове появились изображения, где евреев противопоставляли христианам в североевропейском духе. Главными маркерами, позволявшими отличить мужчин-иудеев от христиан, служили бороды, крючковатые носы, островерхие шапки или длинные капюшоны[609].

II.2.20. Песнопения в честь Девы Марии. Севилья. Ок. 1280 г.

Real Biblioteca del Monasterio de San Lorenzo de El Escorial. Ms. T-I-1. Fol. 9v

В одной из рукописей с текстом «Песнопений в честь Девы Марии», созданной в Севилье около 1280 г., история о еврее-стекольщике и спасении его сына была проиллюстрирована в шести сценах, собранных на одном листе (II.2.20)[610]. Паттон обратила внимание на то, что в эпизоде, где еврейский мальчик принимает причастие, у него – в отличие от христианских друзей – крючковатый нос. Такой же, как у отца, который в следующей сцене пытается его убить за вероотступничество. Однако в эпизодах, разворачивающихся после причастия, нос мальчика уже меньше. Тем самым художник, по версии Паттон, хотел показать его духовное преображение и отход от еврейства[611]. На самом деле разница в форме носа едва заметна и могла быть случайной.

Однако на других изображениях этой истории художники точно пытались показать, что сын, ставший христианином, не похож на отца-изувера[612]. Скажем, в одной северофранцузской рукописи начала XIV в. у мальчика, который стоит в печи, нос небольшой и прямой, а у отца, который одет в синий юденхут, вздернутый и похож на свиной пятачок[613].

Если снова открыть севильскую рукопись «Песнопений в честь Девы Марии», мы увидим, что у отца, чуть не ставшего сыноубийцей, большой крючковатый нос, а у его жены, матери мальчика, нос обычный – прямой. Ничто в ее облике не выдает в ней иудейку[614]. Как уже было сказано, женщины в антиеврейских сюжетах, как и в целом в религиозной полемике, играли второстепенную роль. В них чаще видели потенциал для крещения. Им реже приписывали участие в каких-то антихристианских ритуалах, святотатствах или злодействах, а потому маркеры религиозной инаковости, которые в иконографии применяли к их отцам, мужьям и сыновьям, на них почти не распространялись.

В Часослове, созданном около 1340–1350 гг. для Изабеллы де Байрон, жены Роберта I де Нивилля оф Хорнби, чудо о сыне стекольщика вписано в инициал «O». С него начинается молитва O, domina clementissima virgo Maria – «О, милостивейшая госпожа Дева Мария». Показательно, что у жестокого отца-иудея, который изображен в профиль, большой крючковатый нос, а у его жены, которая отворачивается от мужа и изображена в три четверти (возможно, она смотрит из инициала вовне, на текст молитвы, обращенной к Деве Марии), нос прямой – такой же, как у Богоматери, стоящей у печи (II.2.21)[615].