Воображала

Выражение лица у него при этом сочувственно-добродушное и очень терпеливое, словно разговаривает он с душевнобольным или умственно отсталым. Акула пера несколько секунд смотрит на него, наливаясь тихой злобой, шипит ядовито:

— Умный, да?! — неожиданно сует пачку гранок и маркер Михалычу, кричит с ненавистью, — На! Сам попробуй!!! От руки!!! По Старинке!!!

— Гражданин, а вот за оскорбление при исполнении… — с полтычка заводится лейтенант, и даже встает, делая намек на движение в сторону зарвавшейся акулы, но Михалыч вдруг говорит изменившимся голосом:

— Ша!..

Негромко вроде бы, говорит. Но оба оборачиваются к нему. Камера крупным планом выхватывает замазанный черным кусок текста, над которым от руки написано «Электра», и успевает поймать тот момент, когда по буквам проходит легкая рябь, слово разрывается на два, изменяясь. Теперь почерком Михалыча над зачеркнутой фразой написано «Леди Вольт».

Чей-то вздох. Удивленный свист. Кто-то говорит растерянно:

— Ничего себе!..

Михалыч очень серьезен. Тяжело выбирается из-за стола, подходит к боковому столику с допотопной (еще даже не электрической) печатной машинкой. Говорит задумчиво:

— Это вам не компутер, сюда вирус и милицейской дубинкою не загонишь…

Долго усаживается, вставляет лист. Зашедший случайно опер, занимавшийся до этого своими делами помощник и еще какие-то люди, кто в форме, кто в штатском, постепенно группируются у него за спиной. Видно, как его толстые пальцы двигаются по клавиатуре, набирая «стерва электрическая». На белом листе — черные буковки «Леди Вольт». Пальцы мечутся по клавишам, быстрый набор чего-то совсем уж длинного, тянущего, скорее, на пару предложений. На белом листе — удвоившаяся надпись.

— Вот видите? — говорит акула пера устало, и становится видно, что никакая это не акула, а просто насмерть перепуганный карась со вставной очень зубастой челюстью.

В дверях возникает растерянная машинистка с листком.

— Ребята, тут какая-то ерунда получается… Я отчет оформляла, по делу Конти… Ну, помните, с потеряшкой, он-то заявление отозвал, а с контроля сразу не сняли… И, похоже, что-то с машиной. Вроде бы не сломалась, но… Как только доходит до имени…

Она замолкает испуганно, потому что все резко оборачиваются к ней. Голос Михалыча мягок и обманчиво ленив:

— Ну так и что же там с именем?

— Вы будете смеяться! — обиженно говорит машинистка, выставляя перед собой лист, как щит, — Знаете, что получилось?

После короткой паузы, почти все, почти хором:

— Леди Вольт!

Машинистка (растерянно):

— А как вы догадались?..

Михалыч (один, неизвестно к кому обращаясь):

— Черт! И что нам с этим теперь делать?..

Смена кадра

На сером экране компьютера два коротких синих слова. По ним проходит быстрая рябь, теперь на экране возникает вокруг слов белая рамочка. Да и слова другие — «Конец программы».

Несколько секунд Воображала продолжает смотреть на экран, лицо у нее напряженное, почти злое, глаза сощурены. Встряхивает головой, трет пальцами виски. Задевает прицепленные датчики, машинально отдирает их. Пока еще — машинально, беззлобно, просто с раздражением, как досадную помеху. Медсестра невозмутимо подхватывает провода и пытается прилепить датчики на место. Воображала второй раз их отбрасывает, напряженно думая о чем-то своем. Медсестра с таким же невозмутимым видом пытается прикрепить их опять.

Воображала резко разворачивается, и медсестра отлетает к дальней стене, сшибая на пути людей и приборы. Лицо у нее удивленное.

С разных сторон к Воображале бросаются сразу несколько человек, она отшвыривает их взглядом. У нее золотисто-желтые глаза, сильно увеличенные клыки и манера по-волчьи подтягивать верхнюю губу. Она стоит, втянув голову в плечи и засунув руки глубоко в карманы брюк (расцветка нестерпимо-яркая, ядовитая, почти светящаяся). А вокруг взрываются мониторы, падают шкафы, вихрем закручиваются какие-то документы, серпантинные ленты распечаток, осколки стекла, обломки мебели. Начинает звучать сирена…

Смена кадра

Ночной лагерь джайверов. Пара навесов из наброшенных на составленные «шашалом» мотоциклы курток. Остальные спят прямо под открытым небом, вповалку, на земле. У догорающего костра — маленькая фигурка, она сидит лицом к огню, видна лишь черным силуэтом. Камера объезжает костер, и теперь в его неверном свете становятся видны алые горошины на черном костюме.

Анаис смотрит в огонь, улыбаясь.

Вдруг поворачивает голову — над степью встает далекое зарево.

Сначала беззвучно, потом нарастает гул, переходит в отдаленный грохот, грохот нарастает, земля под ногами дрожит…