Вообрази меня

И только оказавшись по ту сторону, в безопасности, внутри границ Прибежища, я наконец-то выдыхаю.

Немного.

Оборачиваюсь, как и всегда, смотрю на толпу, которая собралась прямо перед невидимым барьером, защищающим наш лагерь. Уже несколько дней я просто стою там и изучаю их лица, ищу что-то. Хоть что-то. Угрозу, еще неизвестную, неназванную.

– Да… впечатляет, – внезапно прозвучавший голос Уинстона выводит меня из задумчивости.

Поворачиваюсь и вижу, как он подруливает к нам, весь вспотевший и запыхавшийся.

– Ужасно рад, ребята, что вы вернулись, – говорит он, отдуваясь. – Никто из вас случайно не умеет чинить трубы? В одной из палаток проблемы с канализацией, у нас там аврал.

Мы молниеносно возвращаемся к реальной жизни.

Элла делает шаг вперед и тянется к гаечному ключу в руке Уинстона, а я не верю глазам. Обхватываю ее за талию и тащу назад.

– Любовь моя, пожалуйста. Давай не сегодня. В любой другой день. Но не сегодня.

– Что? – оглядывается она. – А почему нет? Я хорошо умею пользоваться ключом. И да, кстати, – разворачивается она к остальным, – вы знали, что Иан круто работает по дереву, но держит это в тайне?

Уинстон смеется.

– В тайне только от тебя, принцесса, – объясняет Кенджи.

Она хмурится.

– Ну, мы на днях чинили одно из еще пригодных для жизни строений, и он научил меня пользоваться инструментами. Я помогала ему латать крышу, – закончила Элла, сияя улыбкой.

– Надо же, какое необычное оправдание, чтобы провести пару часов перед свадебной церемонией, выкапывая фекалии из туалета. – Кент неторопливо идет в нашу сторону. И смеется.

Мой брат.

Так странно.

Теперь он выглядит здоровым и счастливым. Когда мы его привезли, на восстановление ушла целая неделя. Наконец он пришел в сознание, и мы рассказали ему, что произошло, убедили, что Джеймс в безопасности.

Он снова отключился и еще два дня провалялся в койке.

С тех пор его как подменили. Он ликует. За всех счастлив. Ко всем нам все еще липнет темнота… возможно, она никогда не отлипнет…

Однако Адам, похоже, изменился.

– Я хотел вас предупредить, ребята, – начинает он, – что мы затеяли кое-что новое. Нурия хочет, чтобы я провел широкую деактивацию, прежде чем кто-то войдет или выйдет отсюда. В качестве меры предосторожности. – Он смотрит на Эллу. – Джульетта, ты не против?

Джульетта.

Так много всего изменилось, когда мы вернулись домой. Вот и она снова взяла себе свое имя. Вернула себе. Сказала, что боялась, стерев Джульетту из своей жизни, дать призраку моего отца слишком много власти над собой. Она поняла, что не хочет ни забывать все те годы, что она провела как Джульетта… ни уничтожать ту молодую женщину, которой она была, которая сражалась вопреки всему, стараясь выжить. Мир узнал ее под именем Джульетта Феррарс, и она хочет, чтобы так и оставалось.

И лишь мне теперь дозволено называть ее Эллой.

Это наше, личное. Ниточка, связывающая наши истории, намек на наше прошлое, на любовь, которую я всегда к ней испытывал, не важно, под каким именем она жила.

Я любуюсь, как она смеется со своими друзьями, как тянет молоток с пояса Уинстона и делает вид, что сейчас ударит им Кенджи – нет сомнений, заслужил. Откуда ни возьмись появляются Лили и Назира; в руках у Лили собачка, которую они с Ианом вытащили из-под развалин соседнего здания. Элла, вскрикнув, роняет молоток, а Адам испуганно отпрыгивает. Она берет в руки грязное, немытое существо, зацеловывает одичалую псину, хотя та свирепо лает в ответ, затем поворачивается ко мне, животное еще скулит ей в ухо, и я вижу в ее глазах слезы. Она плачет из-за собаки.

Джульетта Феррарс, одна из самых грозных, самых прославленных героев нашего времени, плачет из-за собачки. Наверное, никто больше не поймет, но я-то знаю – она впервые держит собаку на руках. Без страха и опасения причинить невинному существу страдания. И для нее это – истинная радость.

Для всего мира она бесподобна.

А для меня?

Для меня она – весь мир.

И когда она сует это существо мне в руки, я неохотно, но крепко держу его, не жалуюсь, когда эта тварь лижет мне лицо тем же языком, которым, без сомнения, вылизывала свою задницу. Стою спокойно, не выдаю истинных чувств, даже когда теплые слюни текут по моей шее. Не шевелюсь, когда грязные лапы впиваются в мое пальто, цепляясь когтями за шерстяную ткань. Я настолько неподвижен, что в конце концов существо затихает, упирается лапами мне в грудь. Оно скулит, глядя на меня, скулит, пока я наконец не глажу его по голове.

Я слышу, как она смеется, и я счастлив.