По коже прокатывается яростная дрожь, позвоночник перестает гнуться, кости пришпилены на свои места невидимыми булавками, застывший рот открыт в попытке сделать вдох.
Я ничего не вижу из-за накрывшего меня жара.
Я слышу какие-то помехи, гигантские стремнины, бурный поток, злобный ветер. Ничего не чувствую. Ни о чем не думаю. Не существую.
На какую-то ничтожную долю секунды я…
Мои веки трепещут, открываются
Внутри растет огонь, взрывается.
В голове возникает голос, стремительно, с силой вонзается в мозг как острый дротик. Словно со стороны понимаю, что мне безумно больно – челюсть ломит, тело застыло в неестественном положении, – но я не обращаю на это внимания. А голос взывает снова:
Осознание бьет точно ножом по коленям. Мой разум заполоняют образы сестры: кости и почти растворившаяся кожа, сросшиеся пальцы, разбухший рот, глаз нет. Ее тело плавает в воде, длинные темные волосы словно полчища мурен. Меня пронзает ее странный, обезличенный голос. И без единого слова я спрашиваю:
Меня захлестывают эмоции, пальцы впиваются в плоть, кожа горит. Она чувствует облегчение, и оно практически материально. Я могу попробовать его на вкус. Ей стало легче, легче от того, что я ее узнала, легче от того, что она нашла меня, легче легче легче…
Поток образов наводнил мой мозг до самых краев, затопил его полностью, и я тону. Ее воспоминания заглушили мои ощущения, забили легкие. Я задыхаюсь от ворвавшихся в меня чужих чувств. Я вижу Макса, моего отца, безутешного в горе от смерти жены; вижу Верховного главнокомандующего Ибрагима, он в отчаянии, в бешенстве, требует, чтобы Андерсон собрал других детей, пока не стало слишком поздно; вижу Эммелину, всеми ненадолго покинутую: она хватается за эту соломинку…
У меня перехватывает дыхание.
Иви постаралась, чтобы только она с Максом могла контролировать силы Эммелины, и с ее смертью внедренные системы бесперебойной работы внезапно дали сбой. Эммелина поняла, что после смерти матери возникнет реальный шанс, пусть и очень кратковременный – шанс вернуть контроль над собственным разумом, пока Макс переписывает алгоритмы. Однако Иви поработала на славу, да и реакция Макса не заставила ждать. Поэтому Эммелина преуспела лишь отчасти.
Каждая эмоциональная вспышка сестры сопровождается моим мучительным приступом. Плоть саднит. Позвоночник растекся, глаза обожжены и ничего не видят. Я чувствую Эммелину – ее голос, ее чувства, ее видения – намного ярче, чем раньше, ведь и
Такой тесный контакт с ней – истинное мучение.
Кажется, я кричала.
Я что, кричала?
Все, что связано с Эммелиной, обостряется до предела; ее присутствие как шторм, от него перехватывает дух, оно оживает посредством моей нервной системы. Звуки и ощущения мелькают в голове, носятся там неистово. Я слышу, как по деревянному полу удирает паучок. Мотыльки устало шуршат по стене крыльями. Вздрагивает, а затем, так и не просыпаясь, вновь устраивается поудобнее мышка. Рассыпаются, влетая в оконное стекло, пылинки, скользит по траве шрапнель.
Не могу зафиксировать взгляд, глаза будто слетели с петель внутри черепной коробки.
На меня давит вес моих волос, конечностей, плоти, в которую я завернута, как в целлофан; такой вот кожаный гроб. И язык, мой язык – дохлая ящерица, примостившаяся во рту, шершавая, грузная. Тоненькие волоски на руках щетинятся и раскачиваются, щетинятся и раскачиваются. Кулаки сжимаются так сильно, что ногти впиваются в нежную плоть ладоней.
Я чувствую на себе чью-то руку. Где? Я нахожусь?
И показывает.
Картинку. Мы снова в той лаборатории, где я впервые ее увидела, где я убила нашу мать. Я вижу себя глазами Эммелины, и это ошеломляет. Она видит лишь расплывчатое пятно, однако чувствует мое присутствие, может разобрать мои очертания, ощутить тепло моего тела. А затем в мой мозг врываются мои слова, мои собственные слова…