Ее разум растворился в моем разуме. И разговоры нам больше не нужны, объяснения излишни.
Поначалу она не могла надышаться всем вокруг.
Взволнованно, пылко – она старалась вобрать все. Новую кожу. Глаза и рот. Я чувствовала, что ее восхищают строение моего тела, способность втягивать через нос воздух. Казалось, я существую как бы между прочим, прокачивая кровь через орган, который бьется, чтобы скоротать время. Я была всего лишь пассажиром в собственном теле, безжизненным пассажиром, пока она вела исследования, устроив грандиозное разрушение, где сталь чиркала о сталь и оглушала резкая боль, словно впиваются и дерут чьи-то когти. Хорошо, что она успокоилась, теперь лишь саднящая печаль выдает ее присутствие. Она, похоже, отчаянно пытается получить свое, пока разлагается, непреднамеренно забирая с собой кусочки моего разума.
Иногда выдаются спокойные дни. Иногда огонь ее присутствия так силен, что я забываю дышать.
Но чаще всего я – лишь мысль, образ, ничего более. В моей грудной клетке собираются одуванчики, позвоночник обрастает мхом. Дождь заливает глаза, заполняет открытый рот, каплями стекает по петлям, скрепляющим губы.
Я
продолжаю
тонуть.
И тут…
неожиданно
удивительно
грудь вздымается, легкие качают воздух, кулаки сжимаются, колени сгибаются, пульс зашкаливает, кровь пульсирует
Я плыву
– Мисс Феррарс… То есть Элла…
– Ее зовут Джульетта. Ради бога, называйте ее Джульеттой.
– Почему не назвать так, как хочется ей?
– Хорошо. Точно.
– По-моему, она хотела, чтобы ее называли Эллой.
– К единому мнению мы так и не пришли.
Мои веки, трепеща, медленно открываются.
Взрывается тишина, обволакивая рты и стены, и двери, и пылинки. Она висит в воздухе, накрывая все вокруг, целых две секунды.
А потом
Крики, вопли, миллион звуков. Пытаюсь их посчитать, отчего кружится, плывет голова. В груди, щедро передавая вибрацию, яростно стучит сердце; у меня трясется все тело, трясутся руки, в ушах стоит звон. Я нервно и быстро озираюсь, слишком быстро, голова вертится из стороны в сторону, и все вокруг кружится снова и снова и
Так много лиц, нечетких и странных.
Я очень тяжело дышу, в глазах пляшут точки, и я упираюсь руками в… смотрю вниз… кровать и крепко зажмуриваюсь.
И опять тишина, молниеносная и абсолютная, словно чары, чары, затишье накрывает всех и вся, и я выдыхаю, тревога отступает, а я откидываюсь на спинку, впитывая остатки, как вдруг
Чувствую прикосновение
теплых ладоней.
Я замираю. Не открываю глаз. Ощущения пробирают меня словно огонь, языки пламени пожирают опилки в моей груди, щепки в моих костях. Теперь я чувствую тепло уже не ладоней, а рук, что обнимают меня. Мои собственные ладони зажаты между нашими телами, сквозь мягкий хлопок рубашки я ощущаю упругие формы его тела.
Перед глазами то вырисовывается, то пропадает чье-то лицо.
Осязая его, вдыхая его запах, я чувствую себя в безопасности… именно с ним. Я хочу быть рядом, почему – объяснить не могу, как и не могу унять это желание. Знаю, что не стоит, знаю, не стоит, однако не могу не провести кончиками пальцев по идеальным изгибам его торса.
Я слышу, как у него перехватывает дыхание.
Языки пламени заползают в легкие, и я вдыхаю полной грудью, заполняя тело кислородом, что лишь раздувает пламя. Одной рукой он крепко поддерживает мой затылок, другой плотно обхватывает за талию. Жаркая вспышка, взметнувшись по позвоночнику, бьет в голову. Он шепчет мне на ухо, шепчет…
Глаза неожиданно распахиваются.
Возникший жар не знает пощады. Дурманит. Снедает. Он меня успокаивает, усмиряет беснующийся сердечный ритм. Проводит пальцами по моему телу, чувствую легкие прикосновения к рукам, к моему стану. Я продираюсь к нему через воспоминания, дрожащими пальцами изучаю знакомые очертания спины, прижимаюсь щекой, ощущая знакомый стук сердца. И запах, такой знакомый, такой знакомый, и я поднимаю взгляд…
Глаза, что-то в его глазах…
Мало-помалу комната приобретает четкие формы, моя голова покоится на шее, кожа покрывает кости, а глаза неотрывно смотрят в другие глаза, отчаянно зеленые, которые, похоже, знают очень многое. Надо мной склоняется Аарон Уорнер Андерсон, его взволнованные глаза изучают меня, а рука зависла в воздухе, словно он хотел до меня дотронуться.
Он отстраняется.
Смотрит в упор, не моргая, от нервного дыхания вздымается грудь.
– Доброе утро? – предполагаю я.
У меня нет уверенности ни в своем голосе, ни в том, какой теперь час и день, ни в тех словах, что слетают с моих губ, ни в этом теле, в котором нахожусь.
Его улыбка говорит, что ему больно.
– Что-то не так, – шепчет он и дотрагивается до моей щеки.