Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе

Я провёл некоторое время в лагере, который был расположен в Конгве, около узловой железнодорожной станции, обслуживавшей во время войны английскую плантацию арахиса. Мы поднимались до рассвета, делали зарядку и бегали на длинные дистанции. В течение дня мы были заняты строительством учебных классов, казарм и клуба. Некоторые из товарищей задавались вопросом, зачем всё это делалось столь основательно, если Амброз сказал, что наше пребывание здесь будет иметь временный характер. Он подтвердил свои слова, но добавил, что было бы логично иметь здесь постоянную структуру для будущих потребностей. Стало ясно, что ему нельзя доверять. Наше раздражение усиливало то, что по вечерам он ездил в город, где пьянствовал до глубокого вечера с местными торговцами. Когда мы возвращались с утреннего бега, то видели, как он бродил по лагерю в халате и шлёпанцах. Учитывая мои высокие представления о том, каким должен быть партизанский командир, я почувствовал, что отношусь к нему всё хуже и хуже. К этому времени товарищи начали проявлять нетерпение по поводу задержек с возвращением домой. Разгром нашей подпольной сети сделал возврат в Южную Африку более трудным. Амброз был одним из тех руководителей, которые, вызывая ложные ожидания, усугубляли проблему. Он стал настолько непопулярен, что позже был заменён на Джо Модисе. В нашей ежедневной жизни потихоньку появлялись признаки авторитаризма, особенно в отношении ежедневной физического подготовки, которая уже граничила с наказанием. Однако я был хорошо подготовлен и отбрасывал свои сомнения, думая, что мы, в конечном счёте, готовимся к тяжёлой партизанской войне.

Обсуждение этого вопроса нужно было начать ещё в то время. Советские инструктора избегали чрезмерных физических нагрузок и повышали силу и выносливость курсантов на научной основе. Стремление к физической готовности скоро перерастает в культ «мачо»[17] со всеми его отрицательными последствиями. Что-то вроде этого со временем прокралось в традиции лагерей АНК.

Однажды Амброз отозвал меня в сторону и сказал, что Оливер Тамбо сообщил ему, что несколько человек из нас понадобятся в Дар-эс-Саламе для работы над одним проектом. На следующий день я уже был в кузове грузовика, который направлялся в Дар-эс-Салам, вместе с Крисом Хани. Крис, которому было 22 года, был членом руководства лагеря и, в прошлом, одним из организаторов подполья в Кейптауне. Он родился в деревне в Транскее и прошёл через те же тяготы жизни, что и Джоэль Клаас. Его семье каким-то образом удалось послать его в университет Форт-Хейр. Политическая деятельность, как это было и в моём случае, прервала его занятия. Я обнаружил, что он увлекался Шекспиром. Мы обсуждали «Юлиуса Цезаря», который только что был переведён на суахили президентом Танзании Джулиусом Ньерере. Крис казался в лагере несколько молчаливым, но как только он немного оттаял, он стал говорливым. Когда я начал цитировать строчки, которые любили солдаты: «трус умирает тысячу раз…», он немедленно продолжил: «отважный человек пробует вкус смерти только раз». Он был человеком, полностью преданным борьбе. Когда он говорил, что не боится отдать свою жизнь за свободу, то его голос звенел убеждённостью. Мы говорили об универсальном характере темы борьбы за власть, проходящей через пьесу, и развлекались тем, что прикидывали, кто в Движении мог бы быть Брутом, Кассиусом, Марком Антонием, Октавиусом и т. д. Мы шутили насчёт Амброза и Крис продемонстрировал достаточно глубокое прочтение пьесы Шекспира сравнив его с «тем нескладным Лейду».

Сразу по прибытии в Дар, мы явились к Тамбо. Я видел его фотографии, на которых он выглядел как серьёзный и преданный делу лидер.

Он говорил с нами кратко и по-деловому, что произвело на нас впечатление, особенно после расхлябанности Амброза. Поначалу я думал, что его строгая манера держаться проистекала из его прошлого в качестве учителя миссионерской школы, из его христианской веры — о которой он никогда не говорил — и из его карьеры юриста. Но позже я понял, что им владело всепоглощающее ощущение его миссии. Он остался за границей держать знамя поднятым после ареста Манделы и внутреннего руководства. Свидетельство бремени, которое он нёс, проявились для меня спустя три десятилетия, к концу жизни Тамбо. После освобождения Манделы он смог, наконец, расслабиться и позволить высветиться своему внутреннему теплу и мягкости.

У Тамбо была подборка книг о партизанской борьбе и о контрпартизанской войне. Он хотел, чтобы мы изучили их и дали свои предложения. Крис сказал мне, что как бы ему ни нравилось читать революционные материалы, он тайно надеется использовать это время для того, чтобы «пропахать работы Шекспира».