Вооружен и опасен. От подпольной борьбы к свободе

Так я впервые встретился с Дэвидом Рабкиным. Он был из Кейптауна, но уехал из Южной Африки ещё будучи школьником во времена Шарпевилля, когда его родители — либерально настроенная пара — решили эмигрировать в Англию. Как и Раймонд, он был блестящим и честным интеллектуалом, который предпочитал обсуждать теорию, но с трудом справлялся с технической стороной вещей. В отличие от Раймонда он никогда не пытался отвлечь меня и прилежно сражался с техническими заданиями, которые я давал ему, и лишь после этого поднимал теоретические вопросы.

Я доложил на совещании на Гудж Стрит об успешном ходе подготовки и отметил, что Дэвид был одним из лучших товарищей среди всех моих учеников. Док всегда осторожно относился к таким проявлениям энтузиазма и обычно лаконично комментировал: «Время покажет».

Примерно за два месяца от отъезда Дэвида, он внезапно сказал мне, что собирается жениться и надеется, что его жена будет работать вместе с ним. У меня сердце упало. Что скажут Док и другие, когда я расскажу им о такой крупной перемене в жизни оперативника, о котором я вроде бы знал так много? Я знал, что Док, хотя и не выступал открыто против работы в подполье семейных пар, но придерживался убеждения, что часто такой вариант не срабатывал.

Я встретился с Дэвидом и его невестой Су Моррис, жительницей Лондона, в трактире «Булл энд Буш». В то время она была энтузиасткой с прической «лошадиный хвост», которая ожидала увидеть, как она сказала, «чёрного джентльмена в костюме и в котелке». Её основное представление об АНК сложилось из фотографии 1912 года, на которой были изображены отцы-основатели АНК. Я ввалился в джинсах, в куртке-анораке и с буйной шевелюрой. Дэвид предупредил её, что она не узнает от меня ни о каких аспектах подпольной работы (в которую они должны были включиться), которые «им не нужно было знать». Когда же она спросила, какова численность подпольной сети, я остановил её вопросом, готова ли она работать, даже если «вы двое являетесь единственной ячейкой». Она послушно кивнула, и на этом всё закончилось.

Немедленно после их свадьбы Дэвид и Су отправились в Кейптаун, где он получил работу в газете «Кейп Аргус», а она — в театре «Открытое пространство». Через год мы связали их с ещё одним новобранцем, который изучал философию в Сорбонне. Это был Джереми Кронин.

Джереми тоже недавно возвратился в Кейптаун, где стал преподавателем в Университете. Во время учебных занятий в Лондоне и в Париже на меня произвели сильное впечатление его интеллект и тихая внутренняя сила, которую он проявлял. Однажды я встретил его около моста возле собора Нотр Дам и смог усилить в нём уверенность в моём стремлении к безопасности, когда предложил, что «нам нужно уйти подальше от всех этих туристов с их фотоаппаратами». Мы гуляли по левому берегу Сены, обсуждая массовые демонстрации в мае 1968 года, которые привели к отставке Де Голля и чуть не привели к революции. События 1968 года произвели сильное впечатление на Джереми.

Для нас Южная Африка была бомбой замедленного действия, приближающейся к такому же взрыву. Тем не менее, я взял на себя труд разъяснить Джереми, как и другим новобранцам, что нас ждут тяжёлые времена, рассказать об одиночестве и опасностях, особенно для тех, кто работает в подполье, и о том (вспоминая терпеливый подход Дока), что наша революция может потребовать ещё много времени, хотя в душе я был уверен в обратном.

Как передать всё это нашим новобранцам, всегда было деликатным вопросом. Если мы повторяли слишком часто об опасностях и о возможности провала, то был риск возникновения страха и, следовательно, отказа от активной деятельности. С другой стороны, если мы говорили о проблемах вскользь и слишком сильно настаивали на быстрых результатах, мы могли нанести ущерб чувству осторожности. Даже с моей склонностью к действию, я считаю, что мы нашли правильный баланс. Мне не давали покоя мысли о том, что наши товарищи могут попасть в руки полиции безопасности.