Главнокомандующий генерал А. И. Деникин произвел смотр частям, которые удерживали фронт в продолжении всей зимы. После этого, очевидно, была «подкручена гайка» интендантам и кому нужно, а через несколько дней нам было выдано новое английское обмундирование. Поезда с кубанцами и горцами прибывали все время. Наконец, пришли и долго ожидаемые танки. Это, очевидно, были первые модели танков, появившихся в конце Первой мировой войны на полях сражений во Франции под Камбрэ, но встречены они были всеми самой неподдельной радостью.
— Кажется, Антон Иванович (так фамильярно, за глаза, величали главнокомандующего, генерала Деникина) решил дать бобу красным, — заявил авторитетно вечером доброволец Болотов.
В майском воздухе чувствовалось приближение наступления. Надежда на скорое освобождение России от большевиков принимала реальный формы.
доносились слова песни из проходившего эшелона корниловцев.
Наступление белых было стремительно. За несколько дней было очищено все то пространство, которое мы упорно защищали, постепенно отходя, в течение четырех месяцев.
После боя под Попасной, где погиб наш танк «Святогор», уничтоженный огнем красного бронепоезда «Углекоп 2-й», также погибшего со всей командой, состоявшей из матросов, нас перевезли на станцию Соль, уже занятую нашими частями, и, разгрузившись, мы пошли в составе колонны, преследовавшей быстро отходивших красных по направлению к Купянску и Чугуеву.
Задерживались только на несколько часов, чтобы сломить сопротивление арьергардов, и стремительно наступали дальше. На другой день, после небольшой перестрелки, вошли в село. Здесь предстояла дневка. Батарея заняла квартиры.
Не успел я еще принести с орудия свой вещевой мешок в хату, где на воротах мелом было обозначено «4-е орудие номера», как Болотов прибежал с карабином в руке и сообщил, что хозяин утверждает, что в его сенном сарае красные. Схватив также винтовку, выбежал с ним к сараю, стоявшему немного в стороне от села. Дослав патроны, с некоторыми предосторожностями мы подошли к дверям. В сарае было полутемно.
— Эй, кто там, выходи!! — закричал Болотов.
В ответ послышался стон:
— Не могу встать.
Глаза привыкли к темноте. В глубине, в темном углу, на сене лежал человек. Все еще с винтовками в руках, мы подошли к нему.
— Что же ты сюда забрался? Свои, видно, бросили? — спросил Болотов уже совсем другим тоном.
— Воды!.. Говорили, что ваши все равно добьют, — с трудом проговорил раненый.
— Я сейчас позову фельдшера. Куда тебя хватило?
Красноармеец молча показал на живот. Болотов пошел за фельдшером. Я стоял, упираясь на винтовку, и теперь хорошо мог рассмотреть раненого. Это был парень лет двадцати. Ворот гимнастерки был расстегнут, и видна расшитая деревенская рубаха. Глаза его смотрели на меня, горя лихорадочным блеском, и как-то особенно ярко выделялись на бледном скуластом лице.
— Крови много потерял? — спросил я, чтобы прервать молчание.
Парень отвечал с трудом не на вопрос, а на свои мысли:
— Сволочи… говорили… что вы добиваете.
— Сейчас фельдшер тебя перевяжет, а там отправим в госпиталь.
Раненый покачал головой:
— Плохо! — Он застонал. — Воды!
В это время вошел Болотов в сопровождении батарейного фельдшера и санитара, бывшего одновременно и ездовым санитарной двуколки.
— Осмотрите раненого, перевяжите, а потом в лазарет. Идем, — обратился я к Болотову, — мы здесь не нужны.
Встретив фельдшера, я спросил его, останется ли парень в живых.
— Если брюшина не задета, может выжить, но вряд ли, — было заключение нашего «эскулапа».
Дневка не состоялась. Через час по тревоге батарея выступила из села.
Н. Ребиков{162}
Дневник дроздовца-артиллериста{163}
27. Согласно телеграмме инспектора артиллерии Добровольческой армии в Армавирскую артиллерийскую школу откомандировано десять офицеров.