Вопль археоптерикса

Бревном оказалась огромная змея метра три длиной. – Анаконда, что ли? – пробормотал Проша, глядя на хвост, покачивающийся перед его носом. – Дохлая.

– Костя! Цел? – закричал я.

– …а… а… о …е! – донеслось сверху.

Я перевел это как «хорошо все». Обернулся к Алешке, но там оказался вооруженный трехлинейкой Петр Иванович.

– Ты стрелял, что ли?

– Та хто ж еще? Если здесь прошлое, товарищ капитан, то винтовка Мосина поди одна на всей Земле сейчас, – ответил Галюченко, привычно ввернув украинское слово.

Винтовку хозяйственный мужик как-то ухитрился присвоить, еще переводясь с прошлой, пехотной, службы. Так и возил с собой на каждое задание. Спрашивали – зачем? А если пулемет поломается? И то правда, винтовка Мосина – неломучая штуковина и по пробойной силе даже посильнее ШКАСа, при тех же самых патронах. Вот, пригодилась в совсем неожиданных обстоятельствах.

– А почему не из пулемета? – встрял Проша.

– Так як же из него прицелишься точно? А там, на ветке, Константин до сих пор сидит.

С этими словами Петр Иваныч деловито потянул трехметровую «колбасу» вниз.

– Не ядовитая, не? – посмотрел строго он на Прошу. Ну, Петр Иваныч, вот хозяйственная хватка, будто всю жизнь змеи огромные на него падали.

– Питоны не ядовиты, – завороженно сказал Проша, не отводя глаз от продырявленной змеиной головы размером с его собственную голову.

– Завтра можно не охотиться. Потом стухнет, це жарища адова.

– Почему, Прош, ты решил, что питон-то? – спросил я, помогая бортстрелку складывать в бухту кольца змеи, изо всех сил делая вид, что мне раз плюнуть сворачивать этого червяка гигантского, мясистого и вихляющегося, будто толстенный канат. И зло рявкнул: – Первоочередной задачей является выбраться отсюда, отставить «потом»!

– Есть отставить «потом»! – вытаращил на меня глаза Галюченко, в руках его уже был хвост. – Так что? Бросаем, что ли? Столько еды!

– Не бросаем, но и оставаться здесь дольше, чем того потребует ремонт машины, не планируем.

– Есть не планируем и не бросаем! – пряча усмешку в усы, ответил бортстрелок.

Чушь несу, конечно. Какой ремонт, если все вокруг так, как говорит Проша, но и смириться с тем, что тебя выкинуло куда-то, куда ты и представить себе не мог, не так-то просто. В голове не укладывалось. И народ, я видел, молчал, держался, но глаза-то, глаза шальные. Еще змеища эта.

– А ядовитых рептилий тогда не было, точно помню. Они позже появились, – разъяснил между тем Проша.

Костя повис на нижней ветке на одной руке, раскачался и спрыгнул.

– Маугли. – Петр Иваныч улыбнулся, глядя на радиста. Костя молча отряхнулся, за метр обошел кругом змею, сложенную бухтой, вытер локтем пот на лбу и неожиданно ехидно сказал:

– Вот как ты, Петр Иваныч, цивилизованный человек ведь, в Бога веришь иногда, несмотря на линию партии, когда особо прижмет, и собираешься змею есть, экипаж ею кормить?

Константин отчего-то завелся. Н-да, на Маугли, что ли, обиделся.

– Это ничего, – стал зачем-то оправдываться Галюченко. – К нам в село лектор приезжал, рассказывал про нации разные. По его выходит, китайцы змей вовсю едят и очень даже уважают это кушанье.

– Так ты же не китаец, я тебя вообще-то украинцем считал. Ну-ка, сощурь глаза! – говорил Костя нехорошо, цеплялся, а Галюченко улыбался, но было видно, что он обижается.

– Эх, Костя, совсем забыл ты, где находишься. – Галюченко с досадой отвернулся от радиста, но пытался еще отшучиваться, принялся собирать ветки, снял гимнастерку, отбросил в сторону. И продолжил: – Видно, в школе ты, как Сашко мой, любил только пение и физподготовку. В доисторические времена не было китайцев, украинцев, даже тебя, Костя, не было. Каждый за все нации одновременно. А мы сейчас где? Там и есть, в доисторических временах. Значит, мы и есть и китайцы, и не китайцы, – вздохнул бортстрелок и хитро добавил: – Но за то, что ты помощи не ждал и сам из ТТ отстреливался, я тебе птеродактиля испеку. Вместо змеюки. Если хочешь.

А радист вдруг выдал:

– С детства змей боюсь. А тут такая болванка на тебя сверху прет.

И рассмеялся.

Картина прояснилась, кажется. Ну, кто в детстве червяков не боялся, зубы сцепишь и не боишься, ясное дело. Галюченко с уважением сказал:

– Точно испеку. За вредность.

Я сидел, уставившись в планшет, в Костины каракули, Алешка забрался на «ланкастер». По крылу расхаживал, гремел. Слышно было, как он чертыхался. Крикнул оттуда, что у одного из «Мерлинов» крепежные винты срезало, а в первый заход мы не заметили.

– А это у тебя что за посадки капусты, Костя?

Я пытался разобраться с наброском, который Константин сделал, восседая на дереве. Если этот крест означал «ланкастер», то что означали точки, понатыканные по прямой от него? Овал в левом нижнем углу мог быть озером.

– Головы, – пожал плечами Костя, – вроде как у тех, кого в Плутонии называли диплодоками. – Костя посмотрел на Прошу, тот внимательно слушал, загнав очки на лоб. – Головы маленькие, шеи тонкие, листья с верхушек щиплют, а лес там пониже, их хорошо видно.