Вопль археоптерикса

Плутония, значит. Если речь пошла о головах над деревьями, то сомневаться уже не приходится, подумал я. Взглянул на Алешку, тот угрюмо сидел на краю крыла «ланкастера» и слушал. Посмотрел на меня, выдохнул зло.

Проша принялся перерисовывать набросок в дневник. – Эти не опасны, – улыбнулся он, – лишь бы их кто-нибудь не спугнул и они не рванули сюда. Места живого не останется. По-хорошему, убираться надо, любой трицератопс или стегозавр или эти трехэтажные коровы сомнут самолет, Миша.

Я молча кивнул. Сам знаю.

По наброскам радиста получалось, что на юго-востоке среди крон наблюдались скалы – они тянулись вихлястым пунктиром вдоль правого края листа, там же отмечены треугольниками вулканы, две штуки. А дальше лист был чист.

– Торчат один за другим, оба дымят, лава ползет из того, что справа, – сказал радист, когда я ткнул в треугольники и посмотрел на него.

– А пустое поле? Больше у тебя ничего не отмечено, почему половина листа чистая?

– Море. До самого горизонта море! – Климов взмахнул руками. – И здесь, и дальше вдоль пляжа, и там, за лесом.

– Море, говоришь? Так и запишем – до самого горизонта море, – сказал я.

Море, значит. И диплодоки, и Плутония. Вот так влипли, а могли закончить войну одним махом.

– Что не отменяет ремонт машины, – добавил я притихшему экипажу.

Подумал про себя, что, если обратно из этого странного места выбраться не удастся, будем летать на «ланка-стере» на рыбалку, пока топливо не кончится, но вслух этого не сказал.

Я полез на «ланкастер» к Алешке. Говорить не хотелось. Внизу разговор тоже вскоре стих. Только Галюченко, разводя костер, обращался между делом то к дохлому птеродактилю, то к голове питона, то к мелкой шустрой твари, подбегавшей на двух ногах к костру совсем близко. Ласково обращался:

– Ошпаришься, хлопец. Не маши крылышками, в суп угодишь.

Голове же он сообщил, что мы не вернулись домой вовремя, пропустили банный день, и ефрейтор, соответственно, остался без чистой рубашки.

Проша ходил по периметру поваленной просеки и что-то отмечал в своем блокноте. Константин проверял приборы, слышно было – вновь и вновь пытался запустить рацию, выцепить что-нибудь из эфира. Но вскоре бросил это дело и полез на помощь к нам. Потом забрался сюда и Прохор. Вдруг он подскочил и со словами «я же видел» бросился обратно на просеку. Подались за ним и мы, очень уж заволновался наш физик. Он добежал до большого завала и начал его разбрасывать. Тут и мы принялись растаскивать сучья. Не возились и двух минут, как среди подвядшей листвы обнаружилась сброшенная нами на Берлин бомба.

– Тэ-экс, а она-то как сюда попала? – протянул штурман.

– Наверное, бомбу створкой бомболюка заклинило, – сказал я, – а когда трясло при посадке, вывалилась. Понятно теперь, почему «ланкастер» перестал рулей слушаться – и аэродинамика нарушилась, и развесовка.

– И нас с собой поэтому утянула, – добавил Климов. Слышал ли Проша наши разглагольствования? Надо было видеть его физиономию в этот момент, ну как можно выражать сразу и разочарование, и радость? Получалось, бомба не сброшена, задание не выполнено, по факту вместо Гитлера вывалились в другое время мы, но оборудование-то с нами. Все это смешалось на его лице, он то хмурился, то улыбался. Сунул голову в отверстие, оставшееся от сорванной панели, потом выбрался и запустил туда руку. Пробормотал:

– Дверцы до конца не раскрылись, вот и зацепилась. Только как ее теперь к самолету тащить? Она здесь, а самолет там?

– Ничего, – пожалел его Галюченко. – Из бревнышек катки сделаем, вагами подтолкнем, доставим в целости и сохранности.

Но Проша немедленно побежал в «ланкастер» и отыскал в нем кусок брезента. Стал закутывать свою машину от дождя. Брезент был маловат, закрепить его не удавалось. В конце концов согласился с бортстрелком, говорившим, что железным крышкам дождь не страшен, укрывать нужно только там, где щели и разные дырки.

Так до вечера мы и осматривали то самолет, то вдруг нашедшуюся Прошину машину с перерывом на ужин из змеи. Пока совсем не стемнело.

Радости от неожиданной находки надолго не хватило, и к вечеру настроение упало окончательно. Что нам теперь от нее, от этой помятой машины времени? Приходилось признать, что мы в совершенно первобытной местности. В придачу живность здешняя к ночи активизировалась настолько, что хотелось стать подводной лодкой. Задраить люки и залечь на дно. Утром поднимаешься, а ты опять в землянке, на аэродроме нашей дальней бомбардировочной авиации. Темно, душно, и за стенкой слышится, как на кухне котлами гремят… комэск вызывает… приказ… и ты в небе… замки в боевом… сброс… полетели бомбы на головы фрицам… ты нужен. Да… Но еду и воду мы уже нашли, не сдохли и не собираемся, а что еще нужно, если ты оказался в таких местах, что дальность в километрах уже не имеет значения?

Глава 10 О птеродактилях и карандашах