Вопль археоптерикса

Мы расхохотались. Однако народ уже вокруг собираться начал – все на «ланкастер» глазеют, некоторые руки нам жмут – знакомятся. По-французски, по-испански говорят, я, может, пару слов и разобрал бы, но когда все разом – не понимаю ничего.

Тут сигнальщик вернулся – руками замахал, погнал всех с поля, я поднял голову – следующая машина садится. И что за машина! Триплан! Думал, такие много лет не строили, а вот ведь летает, оказывается.

И что здесь за зоопарк собрался, если немец в одном звене с американцем летает и нам, советским солдатам, руку жмет? Хотя он-то и не жал, только разговаривал по-английски.

Мы в растерянности посмотрели на Юргена – иностранец, может, он вникает. Но у того на лице растерянности еще больше, чем у нас всех, вместе взятых.

Последнего ротозея регулировщик от нашего шасси еле оттащил. Тот руками машет, лопочет:

– Caoutchouc!.. Tant d’années… Nous nous sommes assis sur elle, sans crainte![13]

Каучук, каучук… резина, по-моему, ну и что с этой резиной не так?

Тут он посмотрел на нас, в глазах уважение и даже некоторый страх. Интересно, что он там углядел около наших грязных колес? Птеродактиля нечаянно задавили и расплющенного привезли? Непонятно.

Мы с Юргеном переглянулись. Юрген показал на резину и выставил вверх большой палец. Подлетел толстый мужик в коротких штанах с помочами – у меня такие были, кажется, в детстве, года в четыре. За собой он катил тележку, еще издалека заорал:

– Bonjour![14]

Французское «здрасте» все понимаем, но Юрген первым отозвался:

– Guten Morgen![15]

– Oh, du bist Deutsch! Wunderbar! – Толстяк прямо чуть не заплясал. Немец, похоже, ишь сияет как. – Ich bin Münchener! Und du? Oh, igal! Bier für diсh und deine Kamaraden![16]

Юрген усмехнулся и махнул рукой куда-то мне за спину. Толстяк тоже ткнул пальцем в ту сторону. Огромный грузовик стоял на краю поля – в суете мы и не заметили, откуда он взялся. На зеленом боку красовалась большая кружка пива, как настоящая нарисована. С шапкой пены и запотевшая. Капли эти были как живые, переливались на солнце, и я подумал: «Ледяное, зараза, сейчас бы, не отрываясь, за один присест пару-тройку таких кружек выпил». К тому же над полем потянулся запах, давно забытый, то ли пирожков жареных, то ли колбасы.

Пока мы рассматривали произведение художественного искусства, толстяк откинул крышку тележки, где оказались ящики с ячейками. Вынул несколько пестрых цилиндров, сунул каждому по одной штуке и начал молотить нас ладонями по плечам. Алексей себе не отказал в ответном жесте, толстяк покачнулся, расхохотался и закивал, как китайский болванчик:

– Ха-ха! Gut! Sehr gut! Trinken sie! Keine Sorge! Für jeden Teilnehmer kostenlos![17]

«Зер гут» твое мы все знаем. Гетрэнк, говоришь? Юрген показал мне, что это надо пить. Фриц наш улыбался, улыбался как-то неуверенно, растроганно, что ли, будто боялся признаться, что рад. Да кто же не понимает, что рад. Тут я сам рад, что к людям выбрались и что войны этой проклятой здесь, похоже, нет, ну нет ведь ее, черт возьми!

Я повертел доставшийся мне прибор – на боку надписи и кружка те же, что и на грузовике. Сверху колечко жестяное, зачем оно? Смотрю, толстяк и себе взял цилиндр, потянул за кольцо и повернулся боком, стало не видно, что он делает с этой штукой.

Ну что ж, и я потянул. Вдруг зашипело. Граната?! За кольцо сдуру дернул! Стою, держу чеку, аж колени подвело – четыре секунды и рванет, народу-то вокруг сколько положит. На Юргена глянул, тот тоже с опаской открывает. Но нет, с чего бы? Мужик, который мне банку эту ледяную дал, рядом приплясывает. Да и Юрген перевел, что это пьют. Вода полилась, пенится. Пиво? Ого, да это пиво! Глотнул. Слабенькое, но вкусное-е!

Ребята тоже, глядя на меня, с опаской свои жестянки открыли, тоже пьют.

– Прошенька, – Петр Иванович облизнул усы от пены, вытер ладонью для верности и ласково посмотрел на Прохора, – а ты точно нас не в рай отправил?

Да, вид у экипажа неумеренно счастливый, подумал я, усмехнувшись. Глаза всех нахально следили за толстяком, раздающим свой товар направо и налево. Но буржуй больше пива не уделил.

– Пиво на халяву, – подвел черту Алексей. – А действительно, очень даже рай.

– Не, в рай мы бы попали через зубы динозавра, – сказал Костя. – А сейчас – победа. Видите, ведь никакой войны, немцы, французы, англичане, мы, русские, все вместе пиво пьем. Победа! Мир!

Вот! И Костя, значит, почувствовал. Говорил Проша про ошибку во времени. Только мир-то мир, это замечательно, но… кто победил? Может, нашу страну победили, народу погубили тьму, а мы здесь пиво распиваем. С этими, твою мать, победителями?

– Так-то оно так, – протянул штурман, – узнать бы, не на своей ли могилке пиво распиваем?

Я обвел глазами экипаж. Молчат растерянно. Алексей прищурился, на взлетную полосу уставился. Самолет над ней на бреющем проходил, белый и красивый. Только штурман куда-то сквозь него смотрел, Петр Иваныч хмуро оглядывался, Проша, видно было, глазами что-то будто ищет, флаги разглядывает, надписи на них разобрать пытается, что ли.