Вопреки

Всю дорогу до парка мы с ней как подростки переглядываемся, как заговорщики улыбаемся, храня одну тайну на двоих. Из багажника достаю для дочери самокат, она тут же на него встает и порывается сразу же умчаться вперед без оглядки. Хватаю ее за руку. Непонимающе на меня смотрит.

— Далеко не уезжаешь, оглядывайся назад, в противном случае заберу самокат и пойдешь ногами.

— Но папа!

— Я предупредил.

Важно наладить контакт с ребенком, важно быть в глазах дочери человеком, к которому она придет за поддержкой, за советом, за оплеухой. Страшно перегнуть палку в своем авторитете. Есть тонкая грань, когда ты отец-друг, когда ты отец-тиран. Я без понятия, какое должно быть счастливое детство у ребенка. Иду на ощупь в полной темноте.

— Ты помнишь свое детство? – переплетаю свои пальцы с пальцами Марьяны, она улыбается. На секунду задумывается, видимо пытается вспомнить.

— Плохо помню. Я всегда чувствовала, что не оправдываю ожидания родителей. Потом повзрослев, окончив школу, поступив на юридический, при помощи анализа и сопоставление фактов, поняла истину: меня не любили, потому что я всего лишь девочка. Не наследник, которого так ждал отец, которому хотел передать свое детище, которым бы гордилась мама, которому бы трепетно подбирала невесту.

— Но в итоге он все равно на тебя переписал акции.

— Наверное, когда понял, что в водоеме оказались слишком крупные акулы, а жить хочется больше, чем бороться за свое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Усмехаюсь, перевожу взгляд с Марьяны на дочку. Какая на фиг разница, какого пола ребенок, главное, что он твой. И ты обязан его защищать, оберегать, подстраховывать в этой гребанной жизни. Я за Кэтрин порву каждого, кто не так взглянет, не то скажет, грязно дотронется. Так, это получается, что мне придется две толпы отгонять: от Марьяны и от дочери. Усмехаюсь, замечаю, что Кэтрин, уехав на приличное расстояние, останавливается и оглядывается на нас. Мое предупреждение до нее дошло.

— А что ты сделала с деньгами, которые я тебе оставил?

— Я их не трогаю. Они лежат для Кэтрин, - встречаемся глазами. – Я не знала, какое будущее будет у нас. И решила, что лучше мы будем жить скромно, но у нас будет хорошая финансовая подушка, чем все потратив, остаться без копейки. Кевин со мной в этом вопросе был солидарен.

— Он тебя не обижал?

— Нет. Он относился ко мне как к любимой девочке, которую хотелось всегда баловать и опекать.

Настроение сразу же портится. Представляю, как старый мужик лапает Марьяну, ласкает, сует в нее свой вялый член. И она вынуждена это была терпеть. Вынуждена, правда ведь?

— Ты нахмурился, о чем задумался?

— Ни о чем.

— Герман, - обхватывает меня за руку, крепко прижимается ко мне, пытается заглянуть в глаза. Я упорно смотрю в сторону, слежу за Кэтрин.

Прошлое не изменить. У меня самого хватает грехов, ошибок, я прекрасно осознаю, что Марьяна имела право пытаться быть счастливой. Даже если бы знала истину, что я жив, а не мертв, она заслуживала спокойной жизни, семью. Понимаю, но принять не могу. Все внутри противится мысли о других мужчинах.

— Когда я думала, что ты умер, смыслом моей жизни стала наша дочь. Я видела в ней продолжение тебя. Каждый день, заглядывая в ее глаза, мне казалось, что это ты на меня смотришь. Поэтому ни разу не задумывалась о том, что смогу кого-то к себе подпустить, позволить занять твое место в моем сердце. Кевин с самого начала знал о тебе. Я ему рассказала, что люблю только одного человека, несмотря на то, что его нет рядом со мной. Он меня понял, потому что точно так же любил свою жену.

— Ты хотела стать монашкой? – за иронией скрываю свои истинные чувства. В первую очередь облегчение. Любит, любила и будет любить только меня.

— Светской монашкой. Я очень люблю пить вино, иногда неприлично ругаться, - прикасается ладонью к щеке, потом прижимается губами к ней. – Люблю тебя, мой ревнивец.

Я не отвечаю ей, не повторяю признания. Она не требует этих слов, потому что в моих глазах, уверен на сто процентов, видит то, что ей нужно увидеть: мою любовь к ней. Любовь к девушке, покорившей меня с первого взгляда, сумевшей меня в себя влюбить до гробовой доски.

45 глава

(Марьяна)

— Надеюсь ты не в обиде, что мы дома? – Диана суетится вокруг стола, расставляет чашки и тарелки, поглядывает на спокойно играющих детей. – Адам последнее время сам не свой. Какой-то раздражительный. Не хочется его лишний раз беспокоить и нервировать.

А я вот ни черта не нервничаю. Я в полной гармонии с собой после признаний Германа. Непривычно еще думать, что этот скупой на слова, на чувства мужчина, прожигающий тебя одним взглядом, любит. Еще ревнует. И еще раз любит.

Раньше я думала, что, услышав эти заветные слова, умру от счастья. Ан нет, жива, улыбаюсь и иронизирую над ситуацией. И когда Герман засыпает, я несколько минут рассматриваю его лицо, чтобы про себя сотни раз повторить: мой.

— Чему ты улыбаешься? – подруга садится на стул напротив меня, присматривается.