Вопреки. Как оставаться собой, когда всё против тебя

Оставаться собой в разгар семейного спора, в конфликте с незнакомцем или с приятелем – это и есть неприрученные, дикие условия. Иногда я думаю: «Пошло оно куда подальше! Это слишком трудно». И тогда в моей голове раздаются слова Майи Энджелоу: «Цена свободы высока. Награда велика».

Разбирая результаты исследования, я задумалась:

✓ Бывает ли в диких условиях граница, дальше которой не стоит заходить?

✓ Как отличить достойный диалог от разговора, в котором на меня нападают?

✓ Награда, может, и велика, но обязана ли я выслушивать соображения о том, что таких, как я, надо уничтожить, а лучше бы меня изначально не было на этом свете?

✓ В какой момент пора перестать вести сложные беседы и начинать заботиться о себе, отдаляясь от агрессора?

Ответ на первый вопрос однозначен: да.

Участники моего исследования, для которых настоящая причастность – повседневная практика, много говорят о психологических границах. Снова и снова подтверждается моя давнишняя находка: чем прозрачнее и яснее границы, тем выше уровень эмпатии и сопереживания. Меньше четких границ – меньше открытости. Трудно оставаться добрым, когда чувствуешь, что люди пользуются тобой или что от них исходит угроза. Погрузившись в данные, я нашла две важные границы, за которыми открытость вредит: во-первых, это физическая безопасность, а во-вторых – эмоциональная. С физической безопасностью все понятно. Уязвимости без нее не бывает. Мы не можем позволить себе открытость, если чувствуем себя незащищенными.

С эмоциональной безопасностью труднее. Иногда ею называют страусиный подход: «Я не собираюсь слушать ничего, что может повлиять на мое мнение, что меня расстроит, что кажется мне неправильным, что не подпадает под мои стандарты и может выглядеть неполиткорректным». Но он не вписывался в собранные мной данные.

Я попросила участников дать примеры эмоциональной безопасности и ее отсутствия. Так появилась четкая закономерность. Участники не говорили о том, что их чувства нельзя задевать, они не отказывались выслушивать мнения, отличные от собственных. Они говорили только о потере человеческого лица – о дегуманизации (в поведении или словах). Я сразу поняла, о чем идет речь. Я изучала дегуманизацию больше десятилетия и хорошо знакома с этим понятием.

Дэвид Смит, философ и автор книги «Недочеловек: почему мы унижаем, берем в рабство и уничтожаем других», утверждает, что дегуманизация – это реакция на конфликт принципов.

Когда мы собираемся нанести вред группе людей, возникает следующая сложность: ранить, убивать, пытать, уничтожать другого человека кажется нашему мозгу чудовищным деянием. Смит объясняет, что это наша врожденная особенность – воспринимать другого человека как существо, чья жизнь и чье здоровье ценны (а не как зверей, хищников или добычу). Смит пишет: «Дегуманизация служит способом преодоления этих убеждений»[60].

Дегуманизация – это процесс. Я согласна с определением Мишель Майезе, главы философского факультета колледжа Эммануэль в Кембриджском университете. Мишель определяет дегуманизацию как «психологический процесс демонизации врага, помогающий представить его недочеловеком, недостойным человеческого отношения»[25]. Когда мы занимаем противоположные стороны в идеологической борьбе, мы не только укрепляемся в идее того, кем является наш враг, но и теряем способность прислушиваться, обсуждать и проявлять хоть чуточку эмпатии.

Как только мы убеждаем себя, что «они» по другую сторону баррикад аморальны и опасны, конфликт превращается в эпическую битву между добром и злом. Мишель пишет: «Когда стороны конфликта определились, за что они борются, – их позиции начинают затвердевать. Это ограничивает дальнейшее развитие ситуации до двух вариантов: победа одной стороны и проигрыш другой – или наоборот. С каждой стороны формулируется намерение наказать или уничтожить противника, иногда с привлечением военных сил»[26].