Вопреки всему

В тумане вновь завозилась, загрохотала грозно железная громадина, заскрежетала гусеницами. Чуть в стороне от пулеметного окопа на переднюю линию выполз ослепленный туманом немецкий танк, замер на несколько мгновений, пытаясь сориентироваться, настороженное пушечное дуло у него двинулось в одну сторону, потом в другую – танкисты выбирали цель, но и на этот раз выбрать не успели.

Расчет противотанкового ружья оказался проворнее танкового экипажа – ухнул выстрел, тяжелое ружье приподнялось над окопом вместе с расчетом, такая была у ПТР отдача, заряд всадился в броню, точнее – в стальную выемку, расположенную ниже башни, взбил густой сноп электрической пороши, едва сноп отлетел в сторону, как из-под башни повалил маслянистый, с крупными клейкими хлопьями дым.

– Попа-ал! – что было силы закричал петеэровец в очках, Деев была его фамилия, насколько удалось ее запомнить Куликову.

Это была удача: чтобы с первого раза из длинноствольного ружья поразить танк, надо иметь большое везение. ПТР – это не снайперская винтовка, из которой за полкилометра можно срезать оловянную пуговицу с мундира захватчика – первой пулей, а второй пулей, взяв чуть выше, расковырять фрицу ненасытную глотку. ПТР – оружие совсем другое.

Танк дернулся в одну сторону, в другую, содрал гусеницами пласт земли вместе со льдом и снегом, заюзил, втискиваясь задницей в туман и растворился в сером шевелящемся пространстве.

Вот незадача! Колдовство какое-то!

Слишком густой, норовистый туман наполз на смоленскую землю, не в здешних краях был рожден… Вон как стремится потрафить фрицам, укрывает их от окончательной расплаты, от второй пули… Явно чужой туман, специально рожден где-нибудь в климатических лабораториях вермахта.

Сделалось тихо. Лишь ветер сипел где-то вверху, среди сосновых веток, цеплялся на расщепленных стволах за заусенцы, пытался родить новый звук и сконфуженно стихал – был он слишком слаб, чтобы что-то сделать. Пытался даже потеснить туман, обнажить обгорелую, с растаявшим снегом плешь, но сумел оторвать всего несколько неровных, с оборванными кудрями лохмотьев – и ничего больше сделать не смог. Только из сил выбился, последнее, что было у него, израсходовал, и все – ни дыхания в нем не осталось, ни стремления двигаться дальше.

Немцы чего-то замышляли, но опасались действовать вслепую, Куликов втянул сквозь зубы в себя воздух, огляделся и ногой придвинул трофейный ранец поближе.

– Коля, – позвал он напарника, и когда тот отозвался, проговорил голосом укоризненным, наполненным жалобными нотками, словно бы искал пропавшую справедливость, но особо не надеялся, что она найдется, так что ответы на вопросы, скопившиеся в нем, он вряд ли получит: – У тебя кишка кишке фигу еще показывает или уже спеклась?

– Спеклась, ВеПе, – сказал Блинов и тоже подтянул к себе немецкий ранец, сделал это, как и первый номер, ногой, только не так ловко – подцепил комок грязи, испачкал нарядную немецкую амуницию.

– Тогда приступим к расправе над немецкой едой, – проговорил Куликов, будто команду подал, – не отходя от станка. – Пулемет «максим» он назвал на заводской лад станком и имел на это право, да и слово «станок» было хорошее. – Начинай!

– Ты старший, Палыч, ты и начинай. Так положено.

Засунув руку в ранец, Куликов вслепую пошарил в нем пальцами и достал квадратную коробку с нарисованным на ней быком. Про шпроты он уже забыл. Морда у быка была добродушная, с прищуренными глазками хитрована, решившего сыграть в какую-нибудь картежную игру с сильными мира сего и завладеть их кошельками; рядом с мордой быка красовалась добродушная мордашка розовой, хорошо вымытой (явно с мылом) хрюшки, глядевшей на едока томно и призывно, – значит, в коробке были либо колбаски, либо сосиски, смесь говядины со свининой, либо…

В общем, еда такая Куликову подходила, все мясное он любил, хотя подобное блюдо попадалось ему нечасто – за все время войны раз восемь, не больше…

Из-за голенища сапога он вытащил нож, привезенный в сорок втором году с гражданки, из деревни, – отбитый вручную на наковальне, обработанный на точильном круге и закаленный в районной кузнице на ремонтно-тракторной базе, – нож этот был даже попрочнее некоторых немецких армейских ножей, да и в руке лежал лучше.

Коваль, командовавший кузницей в районе, – дядя Бородай, заросший густым седым волосом настолько, что видны были только глаза, да в глубоком провале рта – два крепких, опасно крупных зуба, знал некие секреты закалки железа и никому не выдавал их.

Никто не ведал: Бородай – это имя или фамилия коваля, откуда этот мастер взялся и где его родина? Дядя Бородай появился в районе в период коллективизации, когда люди выли от обид, от того, что оказались по «самое то самое», почти по коленки в нищете, хотя раньше имели и коров, и коней, и поросят с курами… Но после коллективизации у них осталось всего по паре кур на нос и все.

Вот и запрягай этих кур, крестьянин, в оглобли, накидывай на них хомут и ставь в борозду, чтобы вспахать собственное поле.