Вопреки всему (сборник)

Много тепла и душевности было в голосе сержанта медицинской службы Маши, — Куликов не знал еще, что фамилия ее Головлева, — в скорбной зажатости своей он даже не заметил, что девушка получила повышение в звании, на погонах ее красовались не три сержантские лычки, а одна широкая.

— А где напарник? — звонким голосом поинтересовалась Маша. — Куда подевался?

— Напарник? — Куликов ощутил, как у него защипало глаза, показал подбородком на аккуратный свежий холмик. — Вот где мой напарник.

В горле его дернулся и с сырым смачным хлопком опустился кадык. Куликов со вздохом опустил голову.

— Ка-ак? — голос у Маши мигом потерял звонкость. — Как же так, как не уберег, а?

— Разве тут убережешь, в бомбежке? — Куликов развел руки. — Бесполезно уберегать, это же… — Он не договорил, кадык у него снова опустился с громким мокрым звуком, губы задрожали. Наконец он справился с собою, проговорил: — В общем, это судьба. От самолета никуда не убежишь.

— А мы-то с Клавкой размечтались, две дурехи, — кончится война, выйдем за вас замуж… Такие славные хлопцы, — Маша с сожалением покачала головой, посмотрела на скомканный бинт со следами гари, который держала в пальцах и, махнув рукой, отерла им глаза. — Будь проклята эта война!

Над низиной, ставшей погостом, висел едкий кислый дым, от которого щипало глаза. Куликов еще целый час сидел у могилы напарника, и никто не трогал его — понимали люди, что происходит в душе пулеметчика.

Отдышавшись, откашлявшись, немного придя в себя, Куликов наведался в лесок, прикрывавший окопы с тыла, присмотрел там сухой чурбак, оставшийся от лесины, сваленной на землю ударом молнии, кинжалом, добытым Колей среди хорошо обмундированных немецких трупов, отщепил широкую пластину — дранку, аккуратно обстругал ее, оскреб лезвием, сровнял неровности, потом отщепил вторую пластину, обработал потщательнее и передвинулся к себе в окоп, поближе к пулемету.

Там все тем же трофейным тесаком со спиленной бронзовой свастикой, по-мальчишески высунув язык, вырезал звездочку — получилось очень неплохо, на второй дощечке, побольше размером, вывел "Блинов Николай", хотел было написать отчество, но с удивлением обнаружил, что отчества Колиного он не знает… Удрученно покачал головой — это надо же так лопухнуться! Хоть у мертвого Коли прощения проси!

Но делать было нечего, надо было довольствоваться тем, что есть, поэтому Куликов, морщась болезненно, вместо отчества вырезал две даты, которые знал: год рождения — 1923-й, и год гибели — 1943-й.

Совершил еще один поход в приокопную рощицу, нашел там кол потолще и поровнее, свалил его. Топор, как и краску для того, чтобы пройтись черным цветом по вырезанным надписям, достал у батальонных хозяйственников. Сделал это через старшину, командовавшего всем этим добром, — хваткого малого по фамилии Бричкин, доводившегося земляком лейтенанту, заведовавшему хозчастью в роте Бекетова…

В общем, без кумовства не обошлось.

Жизнь продолжалась. Худо-бедно, а им понемногу удавалось продвигаться вперед на запад, иногда совсем по чуть-чуть, по крохе — триста метров в сутки, иногда и того меньше, и все равно это было движение вперед. Тяжелое, с потерями, с тошнотой и болью, но главное — все ближе и ближе к Смоленску… Красная армия теснила фрицев.

Там, где не хватало техники или скорострельных стволов, брали умением, хитростью, брали всем, чем могли. И продвигались вперед. Разведчики сообщили, что, если бы не туманы, не весенние дымы, Смоленск можно было бы совершенно спокойно рассматривать в бинокль.

Без Коли Блинова управлять тяжелым пулеметом было очень непросто. Во время перемещений на новые позиции командир роты давал Куликову кого-нибудь в помощь, но все это были люди молодые, неопытные, с трудом отличающие двухколесный железный станок "максима" от конной двуколки.

Но и на том спасибо Бекетову, если бы Куликов оставался с пулеметом один, он с ним бы не справился.

А тут новый взводный появился, младший лейтенант, почти земляк, из города Владимира, он стал помогать Куликову — вторым номером. И взводом заодно управлял, поскольку взвод был неполный, с небольшим недобором, основательно поредевший…

Фамилия у взводного была самая что ни на есть русская — Михайлов. Был он человеком веселым, легконогим, беспокоился, что Куликов замерзнет без телогрейки, — телогрейка в теплый мартовский день была спалена немецким снарядом, снял пулеметчик ее с себя, остался в гимнастерке, поскольку солнце начало пригревать уже очень ощутимо, — в результате оказался без теплой одежды: принесся снаряд и поднял телогрейку в воздух.

Днем уже можно было обходиться без телогрейки, а вот вечером, ночью… Вечером и ночью хоть землей накрывайся, чтобы зубами не стучать.

Командовал взводом и совмещал эти обязанности с обязанностями второго номера Михайлов недолго — три дня.